покои дворца.
покрытого арабской черной шалью, расшитой серебряными узорами.
Перед ним была развернута большая книга в кожаном переплете с
медными застежками. "Великий" и "неповторимый", как его называли
почтительные приближенные, сидел в большом темно-лиловом бархатном
кресле. На высокой спинке был водружен искусно вырезанный из дуба
щит с золоченым гербом древнего королевского рода Гогенштауфенов.
Два посеребренных льва, разинув пасти, поднятыми лапами
поддерживали этот щит.
интересовали многие предметы: и военное искусство, и древняя
литература Эллады и Рима, и медицина, но более всего он увлекался
прошлым Востока, его многовековой мудростью, творениями восточных
ученых и поэтов. Он уже с юных лет изучил арабский язык, на
котором свободно объяснялся и со своими слугами арабами, потомками
завоевателей Сицилии,* а также с арабскими учеными, приглашенными
из Багдада и Каира в основанный им университет в Палермо. Все
девять греческих муз и еще десятая - восточная - могли бы считать
его своим верным поклонником.
погрузился в любимую работу: он был занят составлением трактата
"Охота с прирученными соколами и кречетами". Рядом на столе лежало
другое, философское сочинение Фридриха: "Три самозванца: Моисей,
Христос и Мухаммед",* за которое римский папа еще один раз,
третий, наложил на императора проклятие католической церкви.
балахоне, с пестрой чалмой на голове. Скрестив руки на груди, он
остановился в двух шагах от стола.
на пышных белокурых кудрях с едва заметна сединой.
прошептал:
приказал мне, твоему верному Осману, доложить тебе, государь, что
приплыл рыбак, несмотря на бурю, и привез гонца, ободранного, как
бедный дервиш, монаха, который имеет тебе передать что-то важное.
ковру, бесшумно исчез.
чулке, перевязанную у колена голубым бантом, соединил пальцы в
алмазных перстнях и беспокойно посматривал на тяжелую темную
резную дверь.
важны... Набег беспокойного арабского султана?.. Дьявольская
выходка злобствующих епископов, подстрекающих к вражде со мной
французского короля?.. Новые буйства германских герцогов?.. Нет!
Не то! Приехал на лодке в бурю? Монах оборванец? Для меня сейчас
самым важным является наступление через Тригестум на Венецию
татарского войска. Вот где опасность! Вот где надвигающийся ужас!
Во где черная туча, которая может окутать мглою, пеплом, дымом
горящих селений беспечную солнечную Италию... Бродяга? Оборванный
монах? Неужели оттуда?"
бархатном малиновом камзоле, с тонкой золотой цепью на шее...
Поглаживая аккуратно подстриженную лопаточкой седую бороду, он
выждал, пока за ним не проскользнул человек в длинной черной
монашеской рясе и стал, подняв глаза к потолку, торопливо читать
молитву, совершая крестное знамение.
подпирая рукой подбородок, и пытливо всматривался в подходившего
монаха, желая угадать, насколько тот заслуживает доверия.
камергер, соединив ноги в красных башмаках с серебряными пряжками.
- Я позволил себе побеспокоить вас, так как гонец клянется именем
всевышнего, что он прибыл из грозного татарского стана и привез
важные известия.
острым взглядом пронизывал монаха.
императора Фридриха! - ответил монах и поклонился в пояс, показав
давно не бритую на макушке тонзуру.*
утаивая, как на исповеди.
Взлохмаченные волосы и полуседая неряшливая борода. На груди на
медной цепочке большой крест из пальмового дерева. Его длинная
одежда выцвела от солнца и дождей. Босые ноги в стоптанных и
перевязанных бечевкой сандалиях, рукава в отрепьях и истощенное
лицо говорили о долгих скитаниях, но глаза оставались живыми и
горели лихорадочным огнем.
ордена тамплиеров. Ходил по бесконечным дорогам вселенной, когда
близ Спалато...
дальше!
передовым отрядом татарских всадников. Один из них хотел меня
заколоть, но я показал на этот крест на груди, на мои длинные
волосы, выбритую макушку, и тогда другой татарин оградил меня и
спас от гибели. После чего, захлестнув арканом, они поволокли меня
в свой лагерь.
силы.
бронзовый арабский щит. Раздался мелодичный звон. В дверях
показался слуга араб.
сыру!
на ковер.
рассказывать, что испытал и увидел.
сказал камергер.
христианских священнослужителей и монахов, щадят их и не убивают.
наслаждением причмокивая, стал пить небольшими глотками из
серебряной кружки принесенное слугой вино и продолжал, растягивая
свой рассказ:
поправил камергер.
главного татарского владыку Бату-хана, облеченного необычайной
безграничной властью над всеми.
тот подлил монаху еще вина.
коврах, сидели главные татарские военачальники. Посреди них - сам
Бату-хан, перед которым все приходящие падали на брюхо.
раскосые, черные длинные перья на шлеме. Когда смеется, то
показывает зубы, как у волка, острые и белые. А взглядом так и
буравит каждого насквозь... Рядом с шатром - я так и обомлел, даже
руки похолодели, - несколько деревьев срублены в рост человека и
наверху заострены, как копья. Если кто рассердит хана, его сажают
на такой кол.
зрелища. Вместе со мной татарские всадники привели несколько
славянских горцев.
горах. Своим сопротивлением они доставили татарам много
затруднения, поэтому нескольких пленных притащили к самому Бату-