повернулся он к Раскольникову, - что парень чист, да ведь что ж делать, и
Митьку вот пришлось обеспокоить... вот в чем дело-с, вся-то суть-с: проходя
тогда по лестнице... позвольте: ведь вы в восьмом часу были-с?
секунду, что мог бы этого и не говорить.
вы, во втором-то этаже, в квартире-то отворенной - помните? - двух
работников или хоть одного из них? Они красили там, не заметили ли? Это
очень, очень важно для них!..
воспоминаниях отвечал Раскольников, в тот же миг напрягаясь всем существом
своим и замирая от муки поскорей бы отгадать, в чем именно ловушка, и не
просмотреть бы чего? - Нет, не видал, да и квартиры такой, отпертой, что-то
не заметил... а вот в четвертом этаже (он уже вполне овладел ловушкой и
торжествовал) - так помню, что чиновник один переезжал из квартиры ...
напротив Алены Ивановны... помню... это я ясно помню... солдаты диван
какой-то выносили и меня к стене прижали... а красильщиков - нет, не помню,
чтобы красильщики были... да и квартиры отпертой нигде, кажется, не было.
Да; не было...
сообразив, - да ведь красильщики мазали в самый день убийства, а ведь он за
три дня там был? Ты что спрашиваешь-то?
с этим делом ум за разум заходит! - обратился он, как бы даже извиняясь, к
Раскольникову, - нам ведь так бы важно узнать, не видал ли кто их, в
восьмом-то часу, в квартире-то, что мне и вообразись сейчас, что вы тоже
могли бы сказать... совсем перемешал!
проводил их до самой двери чрезвычайно любезно. Оба вышли мрачные и хмурые
на улицу и несколько шагов не говорили ни слова. Раскольников глубоко
перевел дыхание...
стараясь всеми силами опровергнуть доводы Раскольникова. Они подходили уже
к нумерам Бакалеева, где Пульхерия Александровна и Дуня давно поджидали их.
Разумихин поминутно останавливался дорогою в жару разговора, смущенный и
взволнованный уже тем одним, что они в первый раз заговорили об этом ясно.
ты, по своему обычаю, не замечал ничего, а я взвешивал каждое слово.
тон Порфирия был довольно странный, и особенно этот подлец Заметов!.. Ты
прав, в нем что-то было, - но почему? Почему?
так они бы всеми силами постарались ее припрятать и скрыть свои карты,
чтобы потом поймать... А теперь - это нагло и неосторожно!
сколько-нибудь основательные подозрения, тогда бы они действительно
постарались скрыть игру: в надежде еще более выиграть (а впрочем, давно бы
уж обыск сделали!). Но у них нет факта, ни одного, - все мираж, все о двух
концах, одна идея летучая - вот они и стараются наглостью сбить. А может, и
сам озлился, что фактов нет, с досады прорвался. А может, и намерение какое
имеет... Он человек, кажется, умный... Может, напугать меня хотел тем, что
знает... Тут, брат, своя психология... А впрочем, гадко это все объяснять.
Оставь!
теперь заговорили ясно (а это отлично, что заговорили наконец ясно, я рад!)
- то уж я тебе прямо теперь признаюсь, что давно это в них замечал, эту
мысль, во все это время, разумеется, в чуть-чутошном только виде, в
ползучем, но зачем же хоть и в ползучем! Как они смеют? Где, где у них эти
корни таятся? Если б ты знал, как я бесился! Как: из-за того, что бедный
студент, изуродованный нищетой и ипохондрией, накануне жестокой болезни с
бредом, уже, может быть, начинавшейся в нем (заметь себе!), мнительный,
самолюбивый, знающий себе цену, и шесть месяцев у себя в углу никого не
видавший, в рубище и в сапогах без подметок, - стоит перед какими-то
кварташками и терпит их надругательство; а тут неожиданный долг перед
носом, просроченный вексель с надворным советником Чебаровым, тухлая
краска, тридцать градусов Реомюра, спертый воздух, куча людей, рассказ об
убийстве лица, у которого был накануне, и все это - на голодное брюхо! Да
как тут не случиться обмороку! И на этом-то, на этом все основать! Черт
возьми! Я понимаю, что это досадно, но на твоем месте, Родька, я бы
захохотал всем в глаза, или лучше: на-пле-вал бы всем в рожу, да погуще, да
раскидал бы на все стороны десятка два плюх, умненько, как и всегда их надо
давать, да тем бы и покончил. Плюнь! Ободрись! Стыдно!
мне с ними в объяснение войти? Мне и то досадно, что вчера я унизился в
трактире до Заметова...
по-родственному; пусть выложит мне все до корней! А уж Заметова...
наврал! Я надумался: ты наврал! Ну какой это подвох? Ты говоришь, что
вопрос о работниках был подвох? Раскуси: ну если б это ты сделал, мог ли б
ты проговориться, что видел, как мазали квартиру... и работников? Напротив:
ничего не видал, если бы даже и видел! Кто ж сознается против себя?
работников и квартиру, - с неохотою и с видимым отвращением продолжал
отвечать Раскольников.
допросах прямо и сряду во всем запираются. Чуть-чуть же человек развитой и
бывалый, непременно и по возможности старается сознаться во всех внешних и
неустранимых фактах; только причины им другие подыскивает, черту такую
свою, особенную и неожиданную ввернет, которая совершенно им другое
значение придаст и в другом свете их выставит. Порфирий мог именно
рассчитывать, что я непременно буду так отвечать и непременно скажу, что
видел, для правдоподобия, и при этом вверну что-нибудь в объяснение...
быть не могло и что, стало быть, ты именно был в день убийства, в восьмом
часу. На пустом бы и сбил!
поспешу отвечать правдоподобнее да и забуду, что за два дня работников быть
не могло.
хитрые-то люди. Чем хитрей человек, тем он меньше подозревает, что его на
простом собьют. Хитрейшего человека именно на простейшем надо сбивать.
Порфирий совсем не так глуп, как ты думаешь...
пункта и окончательно установил его мнение.
проговорил последнее объяснение, тогда как весь предыдущий разговор он
поддерживал с угрюмым отвращением, видимо из целей, по необходимости.
неожиданная и тревожная мысль поразила его. Беспокойство его увеличивалось.
Они дошли уже до входа в нумера Бакалеева.
Акунин Борис
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Акунин Борис
Пехов Алексей