препятствий на пути осуществления Царства Божия. Человечест во в людях и
народах должно само пережить и перемочь эти препятствия, которые являются не
только в виде личной злой воли, но и в виде сложных порождений злой воли
собирательной. Отсюда действительная медленность прогресса в христианском
мире и кажущаяся
человечества встречается здесь - кроме личных страстей и пороков - с
закоренелыми формами зла собирательного, действующего эндемически. Это зло
как проявлялось в древности, так, несмотря н а бесспорный, хотя и медленный
прогресс человеческого общежития, проявляется еще и теперь в троякой вражде,
в трояком безнравственном отношении: между различными народами, между
обществом и преступником, между различными общественными классами. Если толь
ко послушать, как французы говорят о немцах, португальцы о голландцах,
китайцы об англичанах и американцы о китайцах, если, далее, обратить
внимание на чувства и мысли публики уголовных судебных заседаний или на
действия толпы, применяющей суд Линча в Ам ерике или творящей у нас в России
самосуд над колдуньями и конокрадами, если, наконец, послушать или почитать
то, чем обмениваются на сходках, собраниях и в газетах рабочие-социалисты с
представителями буржуазии, то станет очевидно, что кроме аномалий ли чной
воли необходимо еще считаться с властью вражды сверхличной, собирательной в
ее трех видах, и что вопросы национальный, уголовный и
социально-экономический, независимо от интересов внешней и внутренней
политики, имеют особое значение и для нравственн ого сознания. Ответ на них
с этой точки зрения тем настоятельнее, что к бедствию наследственного
нравственного недуга присоединилось ныне худшее зло - безрассудного лечения
в виде проповеди страдательного разложения человечества на его единичные
элементы ,148 с одной стороны, и новых видов социального насилия - с другой.
сознании двумя взглядами: националистическим и космополитическим. В области
чувств и вкусов могут быть переходы и оттенки, но ясных и определенных точек
зрения перед нами только две.
служить его благу всеми средствами, а к прочим народам имеем право быть
равнодушными; в случае же столкновения их национальных интересов с нашими мы
обязаны относиться к этим чужим народа м враждебно. Сущность другой,
космополитической точки зрения выражается так: народность есть только
натуральный факт, не имеющий никакого нравственного значения; у нас нет
обязанностей к народу как такому (ни к своему, ни к чужим), и только к
отдельным л юдям без всякого различия народностей.
должного отношения к фак-ту народных делений: первый взгляд дает этому факту
безусловное значение, которое не может ему принадлежать, а второй отнимает у
него всякую значительность . Легко заметить также, что каждый из двух
взглядов находит себе оправдание единственно только в отрицательной стороне
взгляда противуположного.
то, конечно, что они любят свой народ, а только за то, что они считают
позволительным, а в иных случаях и обязательным, ненавидеть и презирать
инородцев и чужеземцев. Точно так же
космополитов не за то, что они требуют справедливости к чужим, а лишь за то,
что они равнодушны к своему народу. Значит, в каждом из этих взглядов
невольно различается даже его прямыми противниками хорошая сторона от
дурной, и естественно возникает вопрос: связаны ли эти две стороны
необходимою связью, т.е. 1) следует ли из любви к своему народу
позволительность всяких средств ради его интересов и законность равнодушного
и враждебного отношения к чужим? и 2) следует ли из одинакового
нравственного отношения ко всем людям равнодушие к народности вообще и к
своей в особенности?
понятии истинного патриотизма, или любви к народу. Необходимость такого
элементарного разбора должна быть признана всяким, ибо всякий согласится,
что бывает патриотизм неразумный, вме сто желаемой пользы приносящий вред и
ведущий народы к гибели, бывает патриотизм пустой, выражающий только
голословную претензию, и бывает, наконец, патриотизм прямо лживый, служащий
только личиною для низких, своекорыстных побуждений. В чем же состоит н
астоящий, или истинный, патриотизм?
стараемся доставить любимому существу все блага, не только нравственные, но
и материальные, однако последние непременно под условием первых. Всякому,
кого я люблю, я желаю, между прочим, и
его честными средствами и хорошо им пользовался. Если мой друг нуждается, а
я ради этого буду способствовать ему в мошенническом приобретении состояния,
хотя бы даже при ручательст вах в безнаказанности его преступления, или если
он писатель, а я буду советовать ему увеличить свою литературную известность
посредством удачного плагиата, то всякий по справедливости сочтет меня или
сумасшедшим, или негодяем, а никак не хорошим другом
ближнего, различаются не только по своим внешним свойствам, но и по своему
внутреннему значению для воли: блага духовные, которые по самому понятию
своему исключают возможность дурн ых средств для их приобретения, так как
нельзя украсть нравственное достоинство, или награбить справедливость, или
оттягать человеколюбие, - эти блага желательны безусловно; напротив, блага
материальные, которые по природе допускают дурные средства, жела тельны под
условием неупотребления таких средств, т.е. под условием подчинения
материальных целей цели нравственной.
согласны, что непозволительно обогащать посредством преступления ни себя, ни
своего друга, ни свою, ни его семью, ни даже свой город или целую область, в
которой живешь. Но эта ясная как день нравственная истина вдруг тускнеет и
совсем затемняется, как только дело доходит до своего народа. Для его
предполагаемого блага, для служения его предполагаемым интересам вдруг все
оказывается позволенным, цель оправдывает средства, черное станови тся
белым, ложь предпочитается истине и насилие превозносится как доблесть.
Народность становится здесь безусловною и окончательною целью, высшим благом
и мерилом добра для человеческой деятельности. Но такое недолжное возвышение
есть только призрачное и на деле сводится к унижению народности. Так как
высшие человеческие блага исключают безнравственные средства для своего
достижения, то, допуская в свое служение народу и узаконяя именно эти дурные
способы, мы тем самым ограничиваем народный интерес толь ко теми низшими
материальными благами, которые могут быть добыты и сохраняемы злым и кривым
путем. Это есть прежде всего обида для той самой народности, которой мы
хотим служить. Это есть перенесение центра тяжести народной жизни из высшей
сферы в низшую , - под видом служения народу это есть только служение
народному эгоизму. Нравственная несостоятельность такого национализма
обличается и историей, которая достаточно громко свидетельствует, что народы
преуспевали и возвеличивались только тогда, когда сл ужили не себе как
самоцели, а высшим и всеобщим идеальным благам. А кроме того, история же
свидетельствует и о фактической неосновательности самого представления о
нации или народностях как о коренных и окончательных носительницах
собирательной жизни чел овечества.
национальным характером не есть факт повсеместный и первоначальный. Не
говоря о тех дикарях и варварах, которые доселе живут отдельными родами,
кланами или бродячими шайками, и в культурной ч асти человечества деление на
нации никогда не имело исключительного преобладания даже и в эпоху быта
государственного, когда "род" окончательно уступил место "городу" или
"отечеству". Дело в том, что отечество и нация хотя более или менее тесно
связаны м ежду собою, однако не совпадают всецело. В древнем мире мы ясного
деления на народности почти не встречаем, мы видим здесь или самостоятельные
гражданские общины, т.е. группы более мелкие, чем нации, объединенные не
национально, а только политически, так овы города в Финикии, Греции, Италии,
или же, напротив, группы более обширные, чем нация, государства
многонародные, так называемые "всемирные монархии", от ассиро-вавилонской до
римской, эти грубые предварения всечеловеческого союза, причем этнические р
азличия имеют лишь материальное, а не образующее значение. Принцип
народности, как верховного начала жизни, почти не имел места и времени для
своего применения в древнем мире. Противуположение между своими и чужими
людьми тогда существовало гораздо еще с ильнее и беспощаднее, чем у нас, но
оно определялось не национальностью. В царстве Дария и Ксеркса люди
различных племен и стран были своими, как равно подчиненные одной общей
власти и одному верховному закону, а чужими или врагами были для них только
те люди, которые еще не покорились "великому царю". С другой стороны, в
Греции афинянин и спартанец хотя говорили одним языком, имели одинаковых
богов и достаточно ясно сознавали свою национальную общность, однако это не
мешало им в продолжение всей их ист ории быть друг для друга чужеземцами и
даже смертельными врагами. Подобные же отношения были и между другими
городами или гражданскими общинами Греции, и только один раз в тысячу лет
деятельно проявился настоящий национальный, или всегреческий патриотизм - во
время персидского нашествия. Но это (впрочем, и тут лишь приблизительное)
совпадение между пределами практической солидарности и пределами
национальной особенности не продержалось и сорока лет, уступив место
ожесточенному и продолжительному истребл ению греков греками в
Пелопоннесскую войну, и такое состояние кровавой борьбы мелких общин в среде
Сертаков Виталий
Никитин Юрий
Василенко Иван
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Флинт Эрик