описании мест и характеров - то есть тех вещей, столкнуться с которыми
читателю этой записки, возможно, и не случится. Ибо все вышеизложенное,
равно как и все последующее, рано или поздно должно прийти в голову любому
человеку: ибо все мы, так или иначе, находимся в зависимости от истории.
прежде всего в естественных выгодах, связанных с любой формой автономии. То
есть Церкви в Риме почти никто и ничто, за исключением ее самой, не мешало
выработаться в определенную твердую систему. Что и произошло. Комбинация
Римского Права, принимаемого в Риме более всерьез, нежели в Византии, и
собственной логики внутреннего развития Римской Церкви действительно
определилась в этико-политическую систему, лежащую в основе так называемой
западной концепции государственного и индивидуального бытия. Как почти
всякий развод, и этот, между Византией и Римом, был далеко не полным: масса
имущества оставалась общей. Но, в общем, можно утверждать, что названная
концепция очертила вокруг себя некий круг, который именно в концептуальном
смысле Восток не переступал и в пределах которого - весьма обширных - и
выработалось то, что мы называем или подразумеваем под Западным
Христианством и вытекающим из него миропониманием.
она - система. То есть в том, что ей, по определению, ради своего
существования, приходится нечто исключать, рассматривать нечто как чуждое и
постольку, поскольку это возможно, приравнивать это чуждое к
несуществующему.
Христианства явилось его невольное ограничение представлений о Зле. Любые
представления о чем бы то ни было зиждятся на опыте. Опытом зла для
Западного Христианства оказался опыт, нашедший свое отражение в Римском
Праве, с добавлением опыта преследования христиан римскими императорами до
воцарения Константина. Этого немало, но это далеко не исчерпывает его, зла,
возможности. Разводясь с Византией, Западное Христианство тем самым
приравняло Восток к несуществующему и этим сильно и, до известной степени,
губительно для самого же себя занизило свои представления о человеческом
негативном потенциале.
башню и начинает поливать оттуда прохожих, судья - если этого молодого
человека удается обезвредить и он предстает пред судом - квалифицирует его
как невменяемого, и его запирают в лечебницу для душевнобольных. На деле же
поведение этого молодого человека принципиально ничуть не отличается от
кастрации того царского выблядка, о котором нам повествует Пселл. Как и не
отличается оно от иранского имама, кладущего десятки тысяч животов своих
подданных во имя утверждения его, имама, представлений о воле Пророка. Или -
от тезиса, выдвинутого Джугашвили в процессе все мы знаем чего, о том, что
"у нас незаменимых нет". Общим знаменателем этих акций является
антииндивидуалистическое ощущение, что человеческая жизнь - ничто, т. е.
отсутствие - вполне естественное - представления о том, что она,
человеческая жизнь, священна, хотя бы уже потому, что уникальна.
явление сугубо восточное. Весь ужас именно в том, что нет. Но
непростительная ошибка Западного Христианства со всеми вытекающими из оного
представлениями о мире, законе, порядке, норме и т. п. заключается именно в
том, что, ради своего собственного развития и последующего торжества, оно
пренебрегло опытом, предложенным Византией. Отсюда все эти становящиеся
теперь почти ежедневными сюрпризы, отсюда эта неспособность -
государственных систем и индивидуальная - к адекватной реакции, выражающаяся
в оценке явлений вышеупомянутого характера как следствий душевного
заболевания, религиозного фанатизма и проч.
павильоне собраны наиболее священные сердцу всякого мусульманина предметы,
связанные с жизнью Пророка. В восхитительно инкрустированных шкатулках
хранятся зуб Пророка, волосы с головы Пророка. Посетителей просят не шуметь,
понизить голос. Еще там вокруг разнообразные мечи, кинжалы, истлевший кусок
шкуры какого-то животного с различимыми на нем буквами письма Пророка
какому-то конкретному историческому лицу и прочие священные тексты, созерцая
которые, невольно благодаришь судьбу за незнание языка. Хватит с меня и
русского, думал я. В центре, под стеклянным квадратным колпаком, в раме,
отороченной золотом, находится предмет темно-коричневого цвета, сущность
коего я не уразумел, пока не прочел табличку. Табличка, естественно,
по-турецки и по-английски. Отлитый в бронзе "Отпечаток стопы Пророка".
Минимум сорок восьмой размер обуви, подумал я, глядя на этот экспонат. И тут
я содрогнулся: Йети!
жизни Константина. В смысле простоты гласных и согласных, это название было,
наверно, популярней у турок-сельджуков, чем Византия. Но и Стамбул тоже
звучит достаточно по-турецки; для русского уха, во всяком случае. На самом
деле Стамбул - название греческое, происходит, как будет сказано в любом
путеводителе, от греческого "стан полин" - что означает(ло) просто "город".
"Стан"? "Полин"? Русское ухо? Кто здесь кого слышит? Здесь, где "бардак"
значит "стакан". Где "дурак" значит "остановка". "Бир бардак чай" - один
стакан чаю. "Дурак автобуса" - остановка автобуса. Ладно хоть, что автобус
только наполовину греческий.
такси. Для попадающих в Стамбул с Запада город этот чрезвычайно дешев, В
переводе на доллары-марки-франки и т. п. некоторые вещи не стоят ничего.
Точнее: оказываются по ту сторону стоимости. Те же самые ботинки или,
например, чай. Странное это ощущение - наблюдать деятельность, не имеющую
денежного выражения: никак не оцениваемую. Похоже на некий тот свет,
пре-мир, и, вероятно, именно эта потусторонность и составляет знаменитое
"очарование" Востока для северного скряги.
Откуда они появились, ответ на это не очень внятен; ясно, что весьма
издалека. Что привело их на берег Босфора - тоже не очень ясно, но понятно,
что лошади. Турки - точней: тюрки - были кочевниками: так нас учили в школе.
Босфор, естественно, оказался преградой, и здесь-то тюрки, вместо того чтоб
откочевать назад, решили перейти к оседлости. Все это звучит не очень
убедительно, но мы это так и оставим. Чего они хотели от
Константинополя-Византии-Стамбула - это, по крайней мере, понятно: они
хотели быть в Константинополе. Примерно того же, что и сам Константин. До XI
века сакрального знака у них не было. В XI он появился. Как мы знаем, это
был полумесяц.
крест. Тюркский, постепенно превратившийся в турецкий, роман с Византией
продолжался примерно три столетия. Постоянство принесло свои плоды, и в XIV
веке крест уступил купола полумесяцу. Остальное хорошо документировано, и
распространяться об этом нужды нет. Хотелось бы только отметить значительное
структурное сходство того, "как было", с тем, "как стало". Ибо смысл истории
в существе структур, не в характере декора.
рас, языков, вероисповеданий - с этим принявшим вегетативный, зоологический
характер падением вавилонской башни, в результате которого, в один
прекрасный день, индивидуум обнаруживает себя смотрящим со страхом и
отчуждением на свою руку или на свой детородный орган -не а ля Витгенштейн,
но охваченный ощущением, что эти вещи принадлежат не ему, что они - всего
лишь составные части, детали "конструктора", осколки калейдоскопа, сквозь
который не причина на следствие, но слепая случайность смотрит на свет.
Можно выскочить на улицу - но там летит пыль.
чрезвычайно незначительной. Номинально государю следовало считаться с
суждениями Патриарха - что нередко имело место. С другой стороны, государь
зачастую не только назначал Патриарха, но, в ряде случаев, оказывался или
имел основания считать себя большим христианином, чем Патриарх. Мы уже не
говорим о концепции помазанника Божьего, которая одна могла избавить
государя от необходимости считаться с чьим бы то ни было мнением. Что тоже
имело место и что - в сочетании с механическими чудесами, до которых
Теофилий I был большой любитель, - и оказало, между прочим, решающее влияние
на выбор, сделанный Русью в IX веке. (Между прочим же, чудеса эти: рыкающие
искусственные львы, механические соловьи, поднимающийся в воздух трон и т.
п. - византийский государь заимствовал, слегка их модифицировав, на Востоке,
у своих персидских соседей.)
Херберт Фрэнк
Володихин Дмитрий
Круз Андрей
Круз Андрей
Орлов Алекс
Трубников Александр