совершенно забыл об исторических драмах, сотрясавших экран. Он
упивался доходившим до него ароматом ее духов, ее запахом,
запахом цветущего миндаля, который возвращался к нему из самых
тайников души, и сгорал от желания узнать, как, по ее мнению,
должны влюбляться женщины на экране, чтобы от этой любви они
страдали меньше, чем в жизни. Незадолго до окончания фильма в
голове у него торжеством сверкнула мысль: никогда в жизни он
еще не находился столь долго в такой близости от той, которую
так любит.
тогда не спеша поднялся сам и, словно в задумчивости,
обернулся, застегивая жилет, который всегда расстегивал на
время сеанса, и все четверо оказались так близко друг к другу,
что волей-неволей им пришлось поздороваться, даже если кому-то
из них этого и не хотелось. Хувеналь Урбино первым поздоровался
с Леоной Кассиани, которую хорошо знал, и с присущей ему
любезностью пожал руку Флорентино Арисе. Фермина Даса
улыбнулась им обоим вежливой улыбкой, вежливой и не более, как
улыбаются тому, кого видели много раз и знают, кто они такие, а
потому не нуждаются в представлении. Леона Кассиани ответила со
свойственной ей. мулатке, грацией. А Флорентино Ариса окаменел,
не зная, что делать.
чудовищной модной болезни, как и никакой другой, и тело еще
сохраняло плотность и стройность от лучших времен, но было
совершенно очевидно, что два последних прожитых ею года стоили
десяти трудных. Короткие волосы, упругой волной падавшие на
щеку, шли ей, однако цвет этой волны был уже не медовым, а
алюминиевым, а ее прекрасные миндалевидные глаза потеряли
половину лучистой жизни за старушечьими очками. Флорентино
Ариса смотрел, как она под руку с мужем уходит в толпе,
покидавшей зал, и удивился, что она вышла на люди в невзрачной
мантилье и домашних туфлях без задника. Но больше всего его
тронуло то, что мужу пришлось взять ее под руку, чтобы помочь
выбраться из зала, и при этом все равно она не рассчитала
высоты ступеньки у двери и чуть было не упала. Флорентино Ариса
всегда был чувствителен к подножкам, которые ставил возраст.
Ощущая себя все еще молодым, он порою отрывался от чтения
стихов в парке, чтобы поглядеть на пожилые пары, которые
помогали друг другу перейти улицу, - подобные уроки жизни учили
его познавать установления и законы своей собственной старости.
В том возрасте, в каком находился доктор Хувеналь Урбино в тот
знаменательный вечер в кино, мужчины обычно расцветают осенней
молодостью, первые седины придают благородство их облику, и они
вдруг опять становятся блестящими и соблазнительными, особенно
в глазах молодых женщин, в то время как их увядшим женам
приходится цепляться за их руку, чтобы не споткнуться о
собственную тень. Но проходит еще несколько лет, и мужья
внезапно проваливаются в пропасть отвратительной старости,
разом одряхлев и телом и душой, и теперь женам приходится
водить их под руку, точно слепых, и нашептывать на ухо, дабы не
ранить мужскую гордость, чтобы смотрели под ноги хорошенько,
там три, а не две ступеньки, а посреди улицы - лужа, а мешок на
тротуаре - вовсе не мешок, а мертвый нищий, и с таким трудом
они перебираются через улицу, словно это последний брод
последней в их жизни реки. Флорентино Ариса столько раз
заглядывал в это зеркало, что теперь боялся не столько смерти,
сколько этой безобразной старости, когда его станет водить под
руку женщина. Он знал, что в этот день, только в этот, ему
придется навсегда отказаться от мечты о Фермине Дасе.
Леону Кассиани в экипаже, он пошел пешком провожать ее через
весь старый город, где шаги на брусчатке звенели точно конские
подковы. Иногда до них долетали выскользнувшие через открытые
балконы обрывки разговоров, постельные откровения, любовные
рыдания, обретавшие особый, магический смысл на призрачных,
пропитанных жарким ароматом жасмина спящих улочках. И снова
Флорентино Арисе пришлось призвать на помощь всю свою волю,
чтобы не открыть Леоне Кассиани тайну своей обузданной любви к
Фермине Дасе. Они шли рядом, медленным шагом, точно старинные
влюбленные, которые любят друг друга давно и без спешки, и она
думала о прелести Кабирии, а он - о своей беде. На Таможенной
площади какой-то человек пел на балконе, и пение его
разносилось по всей площади: "По синему морю, по бурным
волнам". На улице Каменных Святых, когда пришло время прощаться
у ее двери, Флорентино Ариса попросил Леону Кассиани пригласить
его на рюмку коньяку. Второй раз в подобной ситуации он просил
ее об этом. В первый. десять лет назад, она ответила ему: "Если
ты в этот час войдешь ко мне, тебе придется остаться навсегда".
Он не вошел. Но теперь он вошел бы в любом случае, даже если бы
потом ему пришлось нарушить слово. Но Леона Кассиани пригласила
его без всяких условий.
которую загасили прежде, чем она успела родиться. Отец и мать
Леоны Кассиани уже умерли, брат разбогател и жил на Кюрасао, и
она осталась одна в родительском доме. В прежние годы, еще не
отказавшись от надежды сделать ее своей любовницей, Флорентино
Ариса, с согласия ее родителей, приходил сюда по воскресеньям
и, случалось, засиживался допоздна; он так много вложил в
убранство этого дома, что в конце концов стал считать его почти
своим. Однако в тот вечер, после кино, у него возникло
ощущение, что гостиную словно очистили от воспоминаний о нем.
Мебель переставили, на стенах висели другие олеографии, и ему
подумалось, что столько осязаемых перемен произведено
исключительно для того, чтобы раз и навсегда стало ясно: его
вообще никогда не было. Кот не узнал его. Он забыт - это задело
за живое, и он испугался: "Уже и не помнит меня". Она ответила,
не обернувшись, наполняя рюмки, - пусть не волнуется и спит
спокойно, кошки вообще никого не помнят.
говорили о своей жизни, о том, что было до того, как они
познакомились в один прекрасный день, черт знает когда, в
трамвае, запряженном мулами. Их жизнь протекала в соседних
конторских помещениях, и никогда прежде не говорили они ни о
чем ином, кроме повседневной работы. Они разговаривали, и
Флорентино Ариса положил ей руку на бедро и начал тихонько
поглаживать, с нежностью опытного совратителя, и она позволила,
но при этом даже не вздрогнула, хотя бы из вежливости. И лишь
когда он попробовал пойти дальше, взяла его пытливую руку в
свою и поцеловала в ладонь.
что ты - не тот мужчина, которого я ищу.
сильный и ловкий, на молу напал на нее сзади так, что она не
видела его лица, повалил, содрал одежду и овладел ею внезапно и
яростно. Лежа на камнях, истерзанная, вся в порезах, она хотела
только одного: пусть он останется навсегда, чтобы умереть в его
объятиях. Она не видела его лица, не слыхала голоса, но была
уверена, что узнает его из тысячи на ощупь, по тому, как
поведет он себя в миг любви. И с тех пор каждому, кто хотел ее
слушать, говорила: "Если встретишь где-нибудь типа, огромного и
сильного, который изнасиловал бедную негритяночку на Молу
утопленников пятнадцатого октября около половины двенадцатого
ночи, скажи ему, где он может меня найти". Она говорила это уже
просто так, по привычке, и сказала это стольким, что надежд не
осталось. Флорентино Ариса слушал эту историю много раз, как,
должно быть, слушал прощальные гудки парохода по ночам. К трем
часам ночи они успели выпить по три рюмки коньяку, и он уже
твердо знал, что он и в самом деле не тот мужчина, которого она
ждала, и был рад, что знает это.
тигра.
сплетня насчет палаты для чахоточных разрушила мечту, ибо
вселила в него невероятное подозрение: Фермина Даса - смертна
и, следовательно, может умереть раньше своего мужа. А увидев,
как она споткнулась, выходя из кино, он сделал еще один шаг по
направлению к пропасти; ему вдруг открылось: он, а не она,
может умереть первым. Это было знамение, и одно из самых
пугающих, поскольку основывалось на реальности. Позади остались
годы непоколебимого ожидания, годы счастливых надежд, ныне же
на горизонте не маячило ничего, кроме бездонного моря
воображаемых болезней. трудного, капля по капле, мочеиспускания
на рассвете после бессонной ночи и смерти, которая может
случиться под вечер, в любой день. Он подумал, что каждый миг.
каждая минута дня, которые прежде были ему более чем
присягнувшими сообщниками, теперь вступали в заговор против
него. Несколько лет назад он направлялся на свидание: сердце
его сжималось от страха и риска; дверь оказалась незапертой, а
петли свежесмазанными, чтобы он мог войти бесшумно, но в
Посняков Андрей
Гуревич Георгий
Свержин Владимир
Бажанов Олег
Ильин Андрей