на себя роль посредника в споре, но никаких попыток к
примирению сторон сделано не было. После того как солдаты
продемонстрировали свою силу, пройдя через Макондо, они
составили винтовки в козлы и начали срезать бананы и нагружать
выведенные из тупиков поезда. Рабочие, до сих пор спокойно
выжидавшие, ушли в леса и, вооруженные только мачете, повели
борьбу против штрейкбрехеров. Они сожгли усадьбы и магазины
компании, разобрали железнодорожное полотно, чтобы помешать
движению поездов, которые теперь расчищали себе путь пулеметным
огнем, перерезали телефонные и телеграфные провода. Вода в
оросительных каналах окрасилась кровью. Сеньор Браун, сидевший
живой и невредимый в электрифицированном курятнике, был под
охраной солдат вывезен из Макондо со своей семьей и семьями
своих соотечественников и доставлен в безопасное место. События
уже грозили перерасти в неравную и кровопролитную гражданскую
войну, когда власти обратились к рабочим с призывом собраться
всем в Макондо. В обращении указывалось, что гражданский и
военный глава провинции прибудет в город в следующую пятницу и
разберется в конфликте.
станции с утра в пятницу. Накануне он принял участие в
совещании профсоюзных руководителей, где ему и полковнику
Гавилану поручили смешаться с народом и направлять его действия
в зависимости от обстоятельств. Хосе Аркадио Второму было не по
себе: с тех пор, как стало известно, что войска установили
вокруг привокзальной площади пулеметы, а обнесенный железной
решеткой городок банановой компании защищен пушками, он все
время чувствовал во рту какой-то солоновато-горький привкус.
Около двенадцати часов дня, ожидая запаздывающий поезд, более
трех тысяч людей -- рабочие, женщины и дети -- заполнили
открытое пространство перед станцией и столпились в прилегающих
улицах, которые солдаты перекрыли пулеметами. На первых порах
это напоминало скорее праздничное гулянье. С улицы Турков
притащили столы с фритангой, ларьки с напитками, и народ бодро
переносил утомительное ожидание и палящее солнце. Незадолго до
трех часов прошел слух, что поезд с официальными лицами
прибудет не раньше завтрашнего дня. Уставшая толпа испустила
вздох разочарования. Какой-то старший лейтенант поднялся на
крышу станционного павильона, откуда глядели на толпу дула
четырех пулеметов, и призвал всех к тишине. Возле Хосе Аркадио
Второго стояла толстая босая женщина с двумя детьми, примерно
четырех и семи лет. Она взяла на руки младшего и попросила Хосе
Аркадио Второго, которого совсем не знала, поднять другого
ребенка, чтобы он мог лучше слышать, что скажут. Хосе Аркадио
Второй посадил мальчика себе на плечи. Много лет спустя этот
мальчик будет всем рассказывать, и никто не будет ему верить,
что он видел, как старший лейтенант читал в граммофонную трубу
декрет номер четыре гражданского и военного главы провинции.
Декрет был подписан генералом Карлосом Кортесом Варгасом и его
секретарем майором Энрике Гарсиа Исарой и в трех параграфах из
восьмидесяти слов объявлял забастовщиков "бандой преступников"
и уполномочивал войска стрелять в них, не жалея патронов.
лейтенанта на крыше павильона сменил капитан и, размахивая
граммофонной трубой, показал, что он хочет говорить. Толпа
снова замолкла.
немного устало, -- в вашем распоряжении пять минут, чтобы
разойтись.
возвестившего начало срока. Никто не двинулся с места.
Еще одна минута, и будет открыт огонь.
мальчика с плеч и передал его матери. "С этих мерзавцев
станется начать стрельбу", -- прошептала она. Хосе Аркадио
Второй не успел ответить, потому что в ту же минуту он узнал
хриплый голос полковника Гавилана, который, словно эхо, громко
повторил слова, сказанные женщиной. Опьяненный напряжением
момента и поразительно глубокой тишиной, к тому же уверенный,
что нет силы, способной сдвинуть с места эти толпу, оцепеневшую
под пристальным взглядом смерти, Хосе Аркадио Второй поднялся
на носки и, в первый раз за всю свою жизнь возвысив голос,
крикнул через головы стоящих впереди:
у Хосе Аркадио Второго не ужас, а впечатление какой-то
нереальности происходящего. Капитан дал приказ открыть огонь, и
на него тотчас же откликнулись четырнадцать пулеметов. Но все
это напоминало фарс. Казалось, что стреляют холостыми
патронами: пулеметы захлебывались оглушительным треском,
исступленно плевались огнем, однако из плотно сбившейся толпы
не вырывалось ни единого крика, даже ни единого вздоха, словно
все внезапно окаменели и стали неуязвимыми. И вдруг
предсмертный вопль, донесшийся со стороны станции, развеял
чары: "А-а-а-а, мама!" Будто мощный сейсмический толчок с гулом
вулкана, ревом топота всколыхнул центр толпы и в одно мгновение
распространился на всю площадь. Хосе Аркадио Второй едва успел
схватить на руки мальчика, а мать с другим ребенком уже была
увлечена центробежной силой бегущей в панике толпы.
соседи и объявят его выжившим из ума стариком, как Хосе Аркадио
Второй поднял его над головой и, почти вися в воздухе, словно
плавая в охватившем толпу ужасе, дал потоку втянуть себя в одну
из прилегающих к площади улиц. Вознесенный над толпой, мальчик
увидел сверху, как вливавшаяся в улицу масса людей стала
приближаться к углу и пулеметы, которые стояли там, открыли
огонь. Несколько голосов крикнуло одновременно:
пулеметными очередями. Оставшиеся в живых, вместо того чтобы
упасть на землю, повернули обратно на площадь. И тогда паника
ударила своим хвостом, как дракон, и швырнула их плотной волной
на другую, двигавшуюся им навстречу волну, отправленную другим
ударом дракона хвоста с другой улицы, где тоже без передышки
стреляли пулеметы. Люди оказались запертыми, словно скот в
загоне: они крутились в гигантском водовороте, который
постепенно стягивался к своему эпицентру, потому что края его
все время обрезались по кругу -- как это бывает, когда чистишь
луковицу, -- ненасытными и планомерно действующими ножницами
пулеметного огня. Мальчик увидел женщину со сложенными крестом
руками, она стояла на коленях посреди пустого пространства,
каким-то таинственным образом ставшего заповедным для пуль.
Туда и сбросил ребенка Хосе Аркадио Второй, рухнув на землю с
лицом, залитым кровью, за мгновение до того, как нахлынувший
гигантский человеческий вал смел и пустое пространство, и
коленопреклоненную женщину, и сияние высокого знойного неба, и
весь этот подлый мир, в котором Урсула Игуаран продала столько
своих зверушек из леденца.
и вокруг было темно. Он понял, что едет в каком-то бесконечно
длинном и бесшумном поезде, голова его сжата коркой запекшейся
крови и все кости болят. Невыносимо хотелось спать. Собираясь
проспать много часов подряд, здесь, где он в безопасности от
всех ужасов и гнусностей, Хосе Аркадио Второй повернулся на тот
бок, который болел меньше, и только тут заметил, что лежит на
трупах. Ими был набит весь вагон, лишь посредине оставался
свободный проход. После бойни прошло, должно быть, несколько
часов, потому что трупы были такой температуры, как гипс
осенью, и, так же как гипс, напоминали на ощупь окаменевшую
пену, и те, кто принес их сюда, имели время уложить их рядами,
как укладывают обычно грозди бананов. Пытаясь спастись от этого
кошмара, Хосе Аркадио Второй переползал из вагона в вагон к
голове поезда и при вспышках света, мелькавшего в щелях между
планками обшивки, когда состав проносился мимо спящих поселков,
видел мертвых мужчин, мертвых женщин, мертвых детей, которых
везли, чтобы сбросить в море, как бракованные бананы. Он узнал
только двоих: женщину, торговавшую прохладительными напитками
на площади, и полковника Гавилана -- на руке полковника все еще
был намотан пояс с пряжкой из мексиканского серебра, с его
помощью он пытался расчистить себе дорогу в охваченной паникой
что комната была закрыта уже много лет, воздух здесь казался
прыгнул в темноту и лежал в канаве, пока весь поезд не прошел
мимо. Это был самый длинный состав из всех виденных им -- почти
двести товарных вагонов, по паровозу с каждого конца и третий
паровоз в центре. На поезде не было никаких огней, даже красных
и зеленых сигнальных фонарей, он бесшумно и стремительно
скользил по рельсам. На крышах вагонов виднелись темные фигуры
солдат возле пулеметов.
Володихин Дмитрий
Махров Алексей
Прозоров Александр
Круз Андрей
Сертаков Виталий
Соломатина Татьяна