Чтение 68–й страницы книги ~Норма~

- Да, Женя, - Яковлев закурил, кинул спичку, сощурился на весеннее солнце. -
Ничто не забыто. Пусть время торопит. Мне помнятся ранние наши мечты...
- Точно. Когда ещT призрак бродил по Европе и жадно смотрел на живые цветы.
Перешли площадь, двинулись по тротуару. Яковлев выпустил дым:
- Он шTл, Женя, по окраинам тенью бесплотной. Он в двери стучал у времTн на
заре... Представляешь, сегодня на солнце зажмурился плотник! Какая в России
весна на дворе! И в лонах семейств, и на общих собраньях, на росном рассвете, и
в сумерках ранних цветTт, поднимается, дышит со мной всT то, что мы сравниваем с
весной.
Прохоров улыбнулся, понимающе закивал:
- Конешно, конешно... О чTм ещT старый путиловский мастер мечтал в карауле у
Смольных ворот.
Вдруг Яковлев хлопнул Прохорова по плечу:
- Смотри! НагружTнная глыбами счастья Весна по России победно идTт!
Прохоров оглянулся.
Весна шла рядом, вдоль заполненного водой трамвайного пути. ЕT дырявые боты
громко хлюпали, полы линялого пальто были забрызганы грязью.
Лица Весны нельзя было разглядеть из-за наваленных на еT плечи и голову чTрных
буханок.
Проехавший мимо грузовик обдал Весну грязью.
- ЧTрт гнутай... - пробормотала Весна и, крепче обхватив буханки, двинулась
дальше.

В ПОХОДЕ
- Мы в час любой, сквозь все невзгоды и в тропиках и подо льдом железный строй
атомоходов в суровый мир глубин ведTм, - проговорил старшина второй статьи
Головко, входя в Ленинскую Комнату атомной подводной лодки "50 лет СССР".
Конспектирующий "Манифест Коммунистической партии" мичман Рюхов поднял голову:
- И корабли, штурмуя мили, несут ракет такой заряд, что нет для их ударной силы
ни расстояний, ни преград.
Головко сел рядом, вытянул из-за пояса "Антидюринг":
- И стратегической орбитой весь опоясав шар земной, мы не дадим тебя в обиду,
народ планеты трудовой.
Рюхов перелистнул страницу:
- Когда же нелегко бывает не видеть неба много дней и кислорода не хватает, мы
дышим Родиной своей.
Вечером, когда во всех отсеках горело традиционное ВНИМАНИЕ! НЕХВАТКА КИСЛОРОДА!
экипаж подлодки сосредоточенно дышал Родиной. Каждый прижимал ко рту карту своей
области и дышал, дышал, дышал. Головко - Львовской, Карпенко - Житомирской,
Саюшев - Моско-вской. Легче всего дышалось Мануеву: он родился в Якутске.

СВЕТ ЮНОСТИ
Рокот самолTтов плавно затихал.
Давние полTты вспомнил генерал. И увидел лица преданных друзей...
Рад он возвратиться к юности своей.
Полночь уплывает, близится рассвет. Чудеса бывают и на склоне лет.
Вот растаял иней на его висках. Вот он вновь в кабине, а под ним - Москва.
И как прежде снится край родной в снегу...
- Никогда в столицу не пройти врагу! - пробормотал генерал, смахнув с краг капли
растаявших висков.
Кабину качнуло, генерал посмотрел через стекло вниз. Пролетели Замоскворечье.
Потянулся пригород.
Тень от летящего полка легла на землю. ДА ЗДРАВСТВУЕТ СТАЛИН! ползло по лесным
массивам, прудам, дорогам и домам. Все буквы были ровными, интервалы
одинаковыми. И только точка отставала от палочки восклицательного знака.
Генерал щTлкнул переключателем:
- Двадцать девятый, я основной, приTм.
- Двадцать девятый слушает, приTм, - проскрипели наушники.
- Горохов, пизда ушастая, отстаTшь на корпус, раскрой глаза!
- Есть, товарищ комполка!
Точка догнала палочку и прилипла к ней.
- Близко, мудак! Куда втюрился, распиздяй!
- Есть, товарищ комполка!
- Сядем, выгоню к ебени матери, будешь картошку возить!
- Есть, товарищ комполка!
Точка отошла от палочки на должное расстояние. Генерал поправил шлем и, щурясь
на солнце, запел "Если завтра война".

ПРОЩАНИЕ
Капитан обнял всхлипывающую Наташу:
- Ты вечер проплакала целый... В поход ухожу, ну и что же? Теперь ты жена
офицера, Наташ. Теперь ты военная тоже.
Наташа вздохнула, вытерла слезы.
Капитан улыбнулся:
- Моя боевая подруга! Нам трудностей выпадет всяких. Я верю, мы будем друг другу
верны, как военной присяге.
Он поцеловал еT в щTку, тихо проговорил:
- И пусть, Наташ, море полярное стонет, бросаются ветры в погоню. Вот видишь
кладу я ладони на плечи твои, как погоны.
Его руки опустились на еT плечи, пальцы и кисти стали плоскими, позеленели.
ПоперTк пальцев протянулись две красные полоски.
Наташа покосилась на погоны, грустно улыбнулась:
- ВсT ещT младший сержант...
Капитан уверенно кивнул:
- Как вернусь, будешь сержантом. Обещаю. Только поменьше на танцы ходи. И с
Веркой Сахаровой поменьше якшайся.
Наташа кивнула и быстро поцеловала его в подбородок.

ОДИНОКАЯ ГАРМОНЬ
Николай Иванович трижды крутанул расхлябанную ручку, прижал к уху трубку и
громко зашептал, прикрыв рот рукой:
- АлT! Город? Девушка, соедините меня, пожалста, с отделением НКВД. Да. Да.
Конешно, конешно, я не спешу...
Он провTл дрожащей рукой по небритой щеке и покосился на небольшое окошко. За
грязным стеклом горел толстый месяц. На облепленном подоконнике желтели высохшие
осы.
Николай Иванович вздрогнул, прильнул к трубке:
- Да! Да! Здравствуйте!... Да, простите, а кто это... дежурный офицер? Товарищ
дежурный лейтенант, то есть, простите, - офицер... это говорят, это говорит с
вами библиотекарь деревни Малая Костынь Николай Иваныч Кондаков. Да Вы извините
меня, пожалста, но дело очень, прямо сказать, очень важное и такое, я бы сказал
- непонятное. - Он согнулся, быстро зашептал в трубку: - Товарищ дежурный
офицер, дело в том, что у нас в данный момент снова замерло всT до рассвета -
дверь не скрипнет, понимаете, не вспыхнет огонь. Да. Погасили. Только слышно на
улице где-то одинокая бродит гармонь. Нет. Я не видел, но слышу хорошо. Да. Так
вот, она то пойдTт на поля за ворота, то обратно вернTтся опять, словно ищет в
потTмках кого-то, понимаете?! И не может никак отыскать. Да в том-то и дело, что
не знаю и не видел, но слышу... Во! Во! и сейчас где-то пиликает! Я? Из
библиотеки... Да нет, какие посетители... да. Да! Хорошо! Не за что. Не за что!
Ага! Вам спасибо! Ага! До свидания. Ага.
Он положил трубку, достал скомканный платок и стал вытирать пот, выступивший на
лбу.
Через час по ночной деревенской улице медленной цепью шли семеро в штатском.
Толстый месяц хорошо освещал лепившиеся друг к дружке избы, под ногами хлюпала
грязь.
Слева в темноте тоскливо перекликнулись две тягучие ноты, задребез-жали басы и
из-за корявой ракиты выплыла одинокая гармонь.
Семеро остановились и быстро подняли правые руки.
Гармонь доплыла до середины улицы, колыхнулась и, блеснув перламутровыми
кнопками, растянулась многообещающим аккордом.
В поднятых руках полыхнули быстрые огни, эхо запрыгало по спящим избам.
Гармонь рванулась вверх - к чTрному небу с толстым месяцем, но снова грохнули
выстрелы, - она жалобно всхлипнула и, кувыркаясь, полетела вниз, повисла на
косом заборе.
Один из семерых что-то скомандовал быстрым шTпотом.
Люди в штатском подбежали ближе, прицелились и выстрелили.
Посыпались кнопки, от перламутровой панели отлетел большой кусок, сверкнул и
пропал в траве. Дырявые мехи сжались в последний раз и выдохнули - мягко и
беззвучно.

САЖЕНЦЫ
Монотонно грохоча, поезд пролетел длинный мост.
За окнами снова замелькал смешанный лес.
Кропотов вышел из купе в коридор, встал рядом с Тутученко.
Вагон сильно качало. Сквозняк колыхал накрахмаленную занавеску.
Тутученко курил, пуская дым в открытое окно.
- Сквозь леса, сквозь цепи горных кряжей дальше, дальше, дальше на восток... -
рассмеялся Кропотов, разминая сигарету.
- Семьдесят стремительных пейзажей за неделю поезд пересTк, - не оборачиваясь,
пробормотал Тутученко.