автомобили остановились для заправки у бензоколонки, и я решил выйти и
пройтись.
надеялся найти уборную. Когда я вышел из машины, приятель моего друга стал
шутливо кричать мне, что я забываю, где нахожусь, что жизнь моя в опасности
и он требует моего немедленного возвращения. Улыбнувшись ему, я махнул
рукой, давая знать, что я понимаю всю неправдоподобность такой встречи со
стариком, тем более что старик никогда меня не видел в глаза и не мог
узнать, что я это я.
ограждающие сквер. Когда я углубился в него по песочной дорожке, обсаженной
пампаской-травой, деревцами мушмалы, спрутоподобными агавами, напоминание
приятеля моего друга показалось мне не столь уж смехотворным. Возможно, я
еще был под впечатлением рассказа Абесаломона Нартовича о страшной мести
Железного Колена.
автомобилей, а сквер был до удивления пуст. Я уже думал пренебречь
общественным порядком и воспользоваться этим малоприятным безлюдьем, но тут
я увидел очертания общественной уборной, слегка прикрытой зарослями бамбука
и в этом прикрытии напоминающей небольшую заброшенную пагоду.
Раковина, по-видимому, была засорена, потому что вода лилась через край и
весь пол был от этого мокрый. В уборной никого не было. В воздухе пахло не
только хлоркой, но какой-то непонятной тревогой, запустением, опасностью.
вдруг услышал шаги человека, который подошел к уборной. Внезапно шаги
заглохли, и я почувствовал, что человек этот остановился в дверях и явно
ждет меня.
нечеловеческий страх. Зачем обычному посетителю уборной останавливаться в
дверях, когда он ясно видит, что здесь только один человек, а свободных мест
много?!
мелькнула догадка, как именно он мог узнать о нас. Во время застолья, когда
речь шла о невольном убийстве моего друга, к столу подходил один из соседей
хозяина. Тот мог передать другим, те могли оказаться родственниками этого
старика, и они могли поехать в городок и все рассказать старику. Я мгновенно
вспомнил, что какая-то "Победа" стояла недалеко от поворота, где была
расположена бензоколонка. Не нас ли она там дожидалась?
продолжал стоять спиной к неведомому человеку, терпеливо дожидавшемуся меня.
И чем дальше мы пребывали в этом странном положении, тем страшнее мне
становилось, потому что тем более я делался уверенным, что ждет он именно
меня и это единственная цель, с которой он стоит в дверях.
диктовал мне, что оборачиваться нельзя, что пока я не обернулся, он сам еще
может позволить себе мешкать, но как только я обернусь, он должен будет
стрелять или идти на меня с ножом.
подумал, что если это будет нож, то надо во что бы то ни стало выставить
руку вперед и постараться принять удар ножа рукой, а там, если можно,
бежать. Но я совершенно не знал, что я могу сделать, если у него в руке
пистолет. Я представил себя лежащим здесь, прижавшись щекой к мокрому,
грязному, холодному цементу, и это был образ смерти, дополнительно
отталкивающий своей оскверненностью. Оказывается, человеку не все равно, где
он превратится в труп.
отчасти, потому что была и другая настойчивая мысль. Кроме того, что раненым
или смертельно раненным приятней было вырваться в сквер и упасть на зеленый
газон, чем на грязный, мокрый пол общественной уборной, я почувствовал, что
дальнейшее мое пребывание здесь как бы утверждает мое согласие с предстоящей
карой. Мне подумалось, что человеку, пришедшему казнить меня, показывать
свою готовность быть казненным -- это морально облегчить его дело.
Разумеется, я заботился не о его морали. Просто мне подумалось, что если он
не абсолютно готов к убийству, то мои шансы на жизнь должны увеличиться от
моей неготовности принять убийство. Ведь моя готовность принять убийство
утвердит его, может быть, не совсем окончательное решение убить. Никто не
знает, сколько убийств замысливалось в мире, потому что статистики
готовившихся, но несовершенных убийств не существует.
в уборной слишком опасно. Но легко сказать, а как трудно перейти в другое
состояние, как трудно привести в движение оцепеневшее тело, взглянуть в
глаза человеку, который собирается отнять у тебя жизнь. И я сделал
половинчатое решение.
было означать некоторую последовательную естественность моих движений и как
бы замаскировать мое слишком долгое пребывание здесь. Я мыл руки, стараясь
придать своим движениям бодрую беззаботность. Я как бы кричал ему: "Я
совершенно не готов быть убитым, потому что меня незачем убивать!"
руки платком и что я тогда думал. Сам факт, что я об этом пишу, говорит о
том, что я остался жив.
дверям и как бы прямо посмотрел на человека, стоявшего в дверях. Я именно
как бы прямо посмотрел. Я видел очертания его фигуры, но мои глаза
сознательно не хотели смотреть в его глаза. Преодолевая оцепенение, я прошел
мимо него, думая о том, что, если он сейчас вырвет из кармана нож, надо во
что бы то ни стало выбросить руку вперед.
карман и вытащить оттуда оружие, и, стараясь юркнуть в этот просвет надежды,
проскользнул мимо него и в то же мгновение почувствовал оголенность своего
холодеющего затылка.
чувствуя под собою ног, и чем дольше я шел, тем очевидней становилось мое
спасение, и я двигался вперед ликующими шагами. Но ведь я чувствовал всей
шкурой, что он стоит в дверях и ждет меня, так что же ему было надо?!
случившегося. Конечно, этим человеком был дядя Сандро! И я ринулся к машине
Абесаломона Нартовича, где сидел дядя Сандро. Я сел в машину, чувствуя в
себе неумеренную, постыдную радость жизни. Хотелось прижаться к кому-нибудь
и притихнуть. Почему-то больше всего хотелось прижаться к космонавту, не
только потому, что он мощный выразитель жизни, но и потому, что в нем
чувствовался ясный, безыскусный строй души. Именно к такой душе и хотелось
прижаться сейчас. Ведь он, в сущности, отличный парень! Конечно, он слегка
придуряется и понятно почему. Он попал в элиту, он счастлив, и ему страшно
было бы из-за какой-нибудь случайной глупости выскочить из нее. Вот он и
прижимается к идеологии. Мне тоже захотелось прижаться к идеологии, угреться
возле нее, помурлыкать.
жизнь учить. Этот человек был настоящий абхазец, еще не порченый. А
настоящий абхазец никогда не покажет свою оголенную плоть другому человеку и
не будет смотреть на его оголенную плоть. Это считается оскорблением. Вот он
и ждал, покамест ты выйдешь.
фигуру абхазского крестьянина в рубашке навыпуск, подпоясанного тонким
кавказским поясом, в галифе и азиатских сапогах.
переждав наш разговор с дядей Сандро, продолжил еще начатую в деревушке,
по-видимому бесконечную, тему о свойствах местных сортов винограда.
-- прошу запомнить, очень коварный напиток.
своем теле нежные вздроги, повторял про себя: коварный напиток, коварный
напиток. И дай нам, господь, не знать другого коварства!
--------
правду, или правду о жизни Джамхуха, обросшую легендами. Как хотите, так и
считайте. Чегемцы, например, считают, что все это было на самом деле. Если
даже сейчас, в наше время, говорят они, иногда случаются чудеса, то в те
далекие, незлопамятные времена чудеса происходили чуть ли не каждый день.
мире редко что случается, в Абхазии нет-нет да что-нибудь и случится.
Говорят, будущему Джамхуху было, вероятно, месяца два-три, когда он очутился
в зарослях леса неподалеку от Чегема. Там его нашла олениха. Как он там
очутился, никто не знает.
какое-то семейство шло по лесной дороге, где на него напали разбойники. Мать
ребенка успела отбросить его в заросли, прежде чем разбойники учинили свой
кровавый разбой или просто связали путников и продали их в рабство в другие
земли.
рабов считалось у абхазов признаком дурного вкуса. Впрочем, некоторые рабов
и тогда ухитрялись держать, потому что во все времена находятся люди с
дурным вкусом и дурными наклонностями.
Конюшевский Владислав
Курылев Олег
Контровский Владимир
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Шилова Юлия