темных пальто и шапках пирожком. Велись чугунные разговоры. Чай подавали в
стаканах с подстаканниками, как в купе.
Была зима, гроб с телом деда несли торжественно, с удовольствием, через все
Волковское кладбище. Проплывали черные деревья. Действительно был орден на
подушечке. И самое главное - играл оркестр. Шопен. Прежде такое случалось,
позже, сколько Сигизмунд ни бывал на похоронах, - ни разу. Поэтому у Сигизмунда
сложилось впечатление, будто дед был последним, кого хоронили с оркестром.
И еще одно вдруг вспомнилось: когда дед умер, мать - единственный раз на памяти
Сигизмунда - ходила в костел.
...А мать вдруг не на шутку разволновалась: с чего это вдруг сын крамольного
деда вспомянул. На самом деле, подозревал Сигизмунд, мать так до сих пор и не
поверила в то, что коммунисты не вернутся и не расстреляют всех тех, кто их
хулил. Говорила, что нарочно дали свободу слова: пусть, мол, покричат, обнаружат
себя, проявятся как следует, а потом их... и того!.. Так что, Гошка, ты
осторожнее...
- А что, плохое имя - Сигизмунд? Вспомни лучше, как вы Ярика регистрировали!
...Да, история с регистрацией Ярополка была не из славных. Сигизмунд тогда
работал днем и ночью, ковал "Морену" - пока что в виде ларьков да этикеточного
издательства. Наталья почти сразу выскочила на работу - помогать муженьку
строить светлое капиталистическое будущее. Мать Натальи вышла на пенсию и рьяно
взялась помогать молодым. Лучше бы она этого не делала... В результате нести
документы в загс и регистрировать сына было поручено теще.
Имя подбирали долго, ссорились и спорили. Наталья хотела как-нибудь красиво -
Денис, Эдуард. Сигизмунд настаивал на продолжении польской линии - Казимир,
Станислав. В результате сошлись на славянской версии - Ярослав.
Долго втолковывали бабушке: Ярослав. Бабушка записала на бумажку, взяла паспорта
и пошла в загс. В загсе бабушку долго корили: почему, мол, мать не пришла. Потом
нехотя взяли паспорта, книгу записей актов гражданского состояния, нацелились
авторучкой. Недовольно осведомились: как младенца назвать.
Деморализованная и забывшая дома очки бабушка с перепугу брякнула:
- Яро...полк!
Потом дивилась: ни до этого, ни после этого историей не интересовалась и жизнь
Ярополка Окаянного не трогала ее ни в малейшей мере. Более того, не знала
тещенька никакого Ярополка Окаянного. И вот - на тебе! - всплыло.
- Ничего, Гошенька, вот будет Яренька паспорт получать - и поменяет имя, -
заискивающе говорила вечером теща кипящему от ярости зятю (Наталья давилась
хохотом). - Говорят, можно менять и имя, и фамилию...
- И отчество, - гневался Сигизмунд.
Как в воду глядел. Сотряс катаклизм семейство Моржей - и... Того гляди, вырастет
- отчество сменит.
...Мать настаивала:
- Что ты вдруг про "Сигизмунда"-то заговорил, а?
- Да так... Дед приснился. Будто водку с ним пью, - сказал Сигизмунд первое, что
пришло в голову.
Мать переполошилась. Велела в церковь сходить.
Сигизмунд поспешно стал сочинять дальше:
- Да нет, все нормально. Мы с ним будто в старом доме, под Лугой, на даче, водку
пьем...
- Ой, ой... - тихо всхлипывала на том конце провода мать - боялась.
- Ну вот, потом дед захотел курить, на крыльцо пошел. Я говорю: погоди, я с
тобой. А он мне строго так: нет, мол, еще рано тебе со мной, Гошка. И канул.
Мать потихоньку успокаивалась. Вздыхала.
- Ты все-таки сходи, вреда ведь не будет...
- А дед что, крещен был? - спросил Сигизмунд.
- Да что ты все про него! Ну да, крещен, конечно.
- В католической, а?
- В латинской, - поправила мать строго. - Поляк же...
- А ты?
- Я, Гоша, двадцать лет в партии состояла... - ответила мать. И добавила вдруг:
- В латинской, конечно.
- А меня вы тоже в латинской крестили?
- Ты у нас православный, - печально молвила мать. - В деревне прабабушка Дуня,
царствие ей небесное... Хорошо хоть так... А шведы-то твои...
- Норвежцы? В лютеранской, - нашелся Сигизмунд.
- Тьфу, я не про то. Съехали?
- Нет. Сейчас в пароходство умчались. Ругаться. А Олав Карлссон - баптист...
- Ну ладно, Гошенька, ты, если что, звони... Да, отец говорит: приедешь в гости,
завези чего почитать... На Новый Год-то к нам придешь?
- Нет, мам. Я к друзьям, у нас тут компания... Я первого января приеду.
- Ну хорошо, хорошо...
Сигизмунд положил трубку, оделся-умылся - и очень вовремя: в дверь позвонили.
На пороге маячила возбужденная гражданка Федосеева.
- Я ваша соседка с нижнего этажа, - начала она приступ.
- У меня зуб не болит, - оборвал Сигизмунд.
- Я не про то! Вы меня залили!
- Я вас не заливал.
- А я говорю - залили! В туалет с зонтиком хожу!
- У каждого свои причуды, - мстительно сказал Сигизмунд. Он еще не простил
гражданке Федосеевой ее последней выходки.
Она недобро поглядела на него.
- Я вам говорю - залили. Обои изгадили, по стене течет...
- Прошу, - пригласил Сигизмунд. - Убедитесь сами. У меня ничего не течет.
Федосеева вошла в квартиру. Кобель, изнемогая от счастья - гости! - повис лапами
на ее кофте.
- Уберите! - испугалась Федосеева.
- Он не кусается. - Сигизмунд взял пса за ошейник. Кобель вилял хвостом и
сдавленно повизгивал - рвался облизать Федосееву.
Федосеева, подозрительно оглядываясь на Сигизмунда, двинулась по коридору.
Оглядела пол, потолок.
- Где вас заливает?
- В большой комнате.
- Прошу.
Изысканно-вежливый потомок польских шляхтичей распахнул перед Федосеевой двери.
Та покосилась неодобрительно - на полу лежал сбитый спальник. Покойный дед
мрачно взирал со стены.
Комната была идеально сухой и чистой. "Перекрытия хорошие, дня два сочиться
будет", - вспомнилось пророчество дяди Коли. Конечно, Сигизмунд мог бы объяснить
гражданке Федосеевой причины ее бед и неурядиц, но - не хотел. Вредничал.
С почти неприкрытым злорадством наблюдал, как она крадучись идет по комнате,
обследуя чуть ли не каждую половицу. Сухо. Осмотрела стены - вдруг злокозненный
Сигизмунд, чисто из желания сотворить пакость, на стены чего лил. Да нет, сухие
стены. Блин, сухо, сухо!
- Извините, - сказала наконец Федосеева.
- Пожалуйста. - Сигизмунд услужливо раскрыл перед ней входную дверь. Соседка
гневно удалилась.
Закрыв дверь, Сигизмунд отпустил пса, позволил облизать себя, засмеялся.
Почему-то у него поднялось настроение.
Глава десятая
Отметили на работе приближение Нового Года и начало рождественских каникул.
Страна погружалась в омут безделья и пьянства почти на две недели. Людмила
Сергеевна принесла пироги, Светочка - салат "оливье" в двух литровых банках,
Сигизмунд и Федор - водку. Для дам-с купили "дамскую" - "Довгань". Мягкая, как
цыпленок, и легкая, как полет ласточки.
Посидели, отметили, пожелали друг другу и разошлись пораньше - успеть сделать
покупки.
Сигизмунд с Федором выпили дополнительно пивка и тоже распрощались.
Дома все было без изменений. Лантхильда упорно продолжала сидеть взаперти.
Сигизмунд сиротски пообедал пельменями. Запер кобеля, отнес тарелку к девкиной
комнате и постучал. Оставил под дверью. Крикнул через дверь: "Лантхильд! Итан!"
Запертый кобель бесновался и обиженно стонал.
Стоило Сигизмунду отойти, как дверь приоткрылась. Тарелка поползла по полу и
скрылась в комнате.
Вечером сидел на спальнике, уткнувшись в телевизор. С удивлением обнаружил, что
не хватает ему Лантхильды. Не с кем переброситься протяжным понимающим "йаа"...
* * *
Ночью, в спальнике, Сигизмунда посетил сон. Идиотский. Снился ему Вавила, дюжий
и таежный. Звероподобен был и ужасен. С бородой, конечно. Была на Вавиле розовая
рубаха в цветочек, как на Волке в "Ну, погоди!" Срубил Вавила себе сруб, заткнул
все щели мхом, навесил табличку "ул. ВАВИЛОВЫХ", а потом тщательно заколотил все
окна и двери. Изнутри.
Сигизмунд же будто ходил и пинал этот сруб, матеря Вавилу, потому что Вавила
уединился не просто так, а с оготиви.
Интересно, по Фрейду такой сон что значит?
* * *
С утра, пока пить не начали, завез Генке видеокамеру. Поздравил тетю Аню
коробкой конфет "Ленинград" (то есть по-нынешнему "Санкт-Петербург", но все
равно приличные). Генке привез бутылку водки. Вручил тайно, чтобы тетя Аня не
увидела. Генка оценил, глазом моргнул. Увел в свою берлогу.
- Чем бы тебя отдарить, родственничек? - бормотал благодарный Генка, прижимая к
животу бутылку и шаря по стенам глазами. - А, во! На! Владей! Самая удачная моя
работа!
Он снял со стены фотопортрет на редкость мрачной белокурой красавицы с голой
грудью и в расстегнутых (но не снятых) джинсах. Красавица глядела исподлобья
сквозь очень накрашенные ресницы.
- Кассеты достал? - спросил Сигизмунд, слабо отреагировав на дар.
Генка бережно запаковывал дар в бесплатную рекламную газету.
- Достал. Стоха.
- Будет тебе стоха.
- Товар - деньги.
- Господи, какой же ты все-таки мудак, Геннадий. Держи свою стоху.