расплывшиеся машинописные строчки.
могли здорово наказать.
Какое название смешное, почти как "Винни-Пух"!
эта маленькая чертовка безошибочно выбрала четыре любимейших моих книги.
холодное, все в молчании; все без-движное, тихое; в пространстве неба было
пусто... Это - первый рассказ, первое повествование. Не было ни человека, ни
животного, ни птиц, крабов, деревьев, камней, пещер, ущелий, трав, не было
лесов; существовало только небо... Поверхность земли тогда еще не появилась.
Было только холодное море и великое пространство небес... Не было еще ничего
соединенного, ничто не могло произвести шума, не было ничего, что могло бы
двигаться или дрожать или шуметь в небе... Не было ничего, что существовало
бы, что могло бы иметь существование; была только лишь холодная вода,
спокойное море, одинокое и тихое. Не существовало ничего... В темноте, в
ночи была только лишь неподвижность, только молчание...
голос девочки. - Ты что-то спросила?
открыто, и я вошла. Вы так хорошо сидели, я не хотела вам мешать.
вот...
Я заберу ее.
Лучше вы оставайтесь. У меня есть кофе, хороший, арабика, из Москвы
привезли, а девочку напоим чаем...
приходите к нам. Лизавета пирог испекла, с брусникой.
и я дрожащими пальцами взял ее. - Татьяна Чернова, можно просто Таня.
собрано из разговоров с Лизаветой и немного с Нюточкой, из ее случайных
реплик в ходе беседы на совсем другую тему. Эти сведения осели в моей
памяти, и лишь годы спустя я доверил их бумаге, выковав недостающие звенья
из летучего металла воображения.
показалось мне знакомым. Я встречался с ним, хотя и было это давно, у моего
сокурсника Ванечки Ларина, безвредного малого и славного выпивохи, который
был мне, честно говоря, малоинтересен. Даже в самом диком бреду я не мог
увязать это достаточно заурядное существо с моей доброй феей и был безмерно
и неприятно-удивлен, узнав, что Ларина - это не ее девичья фамилия и не
экранный псевдоним, а фамилия ее первого мужа, того самого Ванечки.
пути наши разошлись. Он отмечал день рождения, и, за исключением нескольких
факультетских и недавнего моего одноклассника Андрея Житника, гости -
довольно пестрая, сколько помнится, компания, были мне незнакомы. Никого из
них я не узнал бы уже на другой день. Кроме одного. Имени его я тогда не
запомнил. Он был старше и взрослее прочих (это совсем не одно и то же),
держался ровно и с достоинством, не опуская себя до уровня резвящихся
малолеток, вчерашних школяров. Юности свойственно творить себе кумиров и
наделять окружающих мифологическими свойствами. В тот вечер он был моим
богом. Мне до боли желалось преобразиться в его подобие, обладать его
взглядом, плечами, осанкой, его джинсовой Курточкой, так ладно облегающей
худощавую спортивную фигуру, его манерой разговаривать, держать сигарету,
вилку, стакан; уметь так же здорово играть на гитаре, читать стихи,
рассказывать об экспедицияхи альпинистских походах. Для начала я назавтра же
купил самоучитель игры на гитаре и неделю терзал несчастный родительский
инструмент, дойдя до упражнения номер шесть (русская народная песня "Ходит
Васька серенький, хвост у Васьки беленький"). До секции скалолазания я так и
не дошел, и постепенно черты моего однодневного кумира стерлись, и я забыл о
нем годков эдак на семнадцать, чтобы в один прекрасный день, все сложив и
сопоставив, вспомнить и уже не забывать никогда.
был столь же естественным, сколь противоестественным представлялся союз
любого из них с кем-то еще. Оставалось снять шляпу перед неизбежным.
учреждениях одновременно и днями была свободна. По вечерам кофейничал с
Таней при неизменном присутствии Нюточки, которое нисколько нас не смущало:
отношения наши были светлы и целомудренны, и ничего, не подобающего детскому
взгляду, в них не было. По выходным мы втроем - Таня, Нюточка и я -
выбирались на острова, в зоопарк, в городок аттракционов. Нас нередко
принимали за семью, и это несказанно льстило мне. Но и ранило тоже.
согласен. Квартиру и имущество оставляю тебе, обязуюсь отдавать не треть, а
половину зарплаты.
спрашивается?
Скоро лето, надо ехать к бабушке в деревню, а у нас не хватает даже на
билеты. Я во всем себе отказываю...
гонорара за Брукса, отнес в ломбард последний приличный свитер и продал на
толчке кое-какие книги. Впрочем, жена очень верно подметила: скоро лето.
Стало быть, косяком пойдет абитура. Скрепя сердце, я позвонил шефу (он же
председатель приемной комиссии) и напомнил о своем существовании. В тот же
вечер начались звонки.
переводы на деревню бабушке поступали исправно. Как-то незаметно милые мои
соседки откочевали на дачу. Прошел июль. В августе я работал на приеме, а в
сентябре, вконец измочаленный, я подрядился ехать со студентами в колхоз:
поскрипывающий организм требовал срочного окисления. Из соображений экономии
квартиру на этот месяц пришлось пересдать коллеге, недавно оформившему
развод.
отсутствие вступил в преступный сговор с хозяевами и сделался теперь
официально признанным жильцом и плательщиком. Мои вещи, коих, по счастью,
было немного, в собранном виде лежали в стенном шкафу. Новый жилец был явно
настроен на скандальное разбирательство, но у меня просто не было сил.
и длинную комнату в полупустой служебной коммуналке на последнем этаже
страхолюдного дома на улице Шкапина. Обстановка была вполне пещерной;
соседи, семейство дворников, напоминали троглодитов; удобства отличались
скудостью, телефона не существовало вовсе. Но свобода стоила этих жертв.
весь предыдущий семестр прохлаждался, якобы повышая квалификацию, нарисовал
мне усиленную нагрузочку, изобилующую многочасовыми окнами и перебежками из
корпуса в корпус. Редкие часы, остающиеся от службы и дороги туда-обратно, я
корпел над культуртрегером Бруксом, с которым запаздывал почти безнадежно.
Наведаться в далекий спальный район, подаривший мне столько горького
счастья, было физически невозможно. Под конец семестра мне сделали еще один
подарочек, командировав в полярную ночь - читать лекции и принимать экзамены
в нашем архангельском филиале. Перевод я успел сдать в день вылета. Маясь
бессонницей в Шикарном, но адски холодном номере гостиницы, я дал себе слово
немедленно по возвращении объясниться с Таней, сказать ей наконец все
заветные слова, мучительно распирающие мозг. И пусть она раз и навсегда
решит мою судьбу.
через плечо. Была суббота, и я от души надеялся, что застану ее дома. Мной
овладела лихорадочная, нетерпеливая решимость. Не помню, как я добрался до
ее дома. Кажется, даже брал такси. Не помню. Лифт целую вечность полз до
восьмого этажа, и мне казалось, что я до дыр зачитал и короткое неприличное
слово на его щербатой стенке, и недавно появившуюся чуть ниже надпись "Хай
Акунин Борис
Панов Вадим
Володихин Дмитрий
Орловский Гай Юлий
Громыко Ольга
Афанасьев Роман