школьники употребляли его в Уиннемакоком университете. Оно означает -
сдать экзамены. Но здесь не надо сдавать никаких экзаменов... Мартин,
скажем начистоту. Вы кое-что смыслите, в лабораторной технике; вы
наслышаны о разных бациллах; химик вы неважный, а математик... пфуй!..
совсем скверный! Но вы любознательны и у вас есть упорство. Вы не
принимаете готовых правил. Поэтому я думаю, что из вас выйдет или очень
хороший ученый, или очень плохой. Если достаточно плохой, вы станете
популярны среди богатых дам, которые правят городом Нью-Йорком, и сможете
читать лекции для заработка, или даже, если сумеете войти в доверие к
нужным людям, вас могут назначить ректором колледжа. Словом, так или
иначе, это будет интересно.
прекратить войны, и торговлю, и писанье романов, и дружно пойти в
лаборатории наблюдать новые явления, а Готлиб возражал, что в науке и так
слишком много развелось верхоглядов, что необходимо только одно -
математический анализ (и часто опровержение) ранее наблюденных явлений.
что наконец-то он дома.
скрутив руки в причудливый узел за узкой спиной; Мартин то присаживался на
высокие табуреты, то соскакивал, с них), ничем не была замечательна -
водопровод, стол, занумерованные пробирки в стойке, микроскоп, несколько
тетрадей и таблиц pH; в глубине комнаты, на простом кухонном столе - ряд
причудливых колб, соединенных стеклянными и резиновыми трубками, - и
все-таки время от времени Мартин посреди какой-нибудь тирады обводил эту
комнату почтительным взором.
разрабатываете разные вопросы, связанные с синтезом антител?
масс. Но вы не должны мне помогать. Вы должны вести собственную работу.
Чем вы хотите заняться? Это вам не клиника, где друг за дружкой с утра до
вечера идут пациенты.
стрептолизина не имеется. Я хотел бы поработать со стафилолизином. Вы не
возражаете?
моих стафилококковых культур и лишь бы у вас все время был таинственный
вид, чтобы доктор Табз, наш директор, думал, что вы заняты чем-то очень
важным. So! Имею внести только одно предложение: когда вы увязнете в
какой-нибудь проблеме, так у меня стоит в кабинете прекрасное собрание
детективных романов. Но нет. Я должен быть серьезным хоть на этот раз,
когда вы только приехали, - да?
меня... о, вы думаете, это мое воображение, но увидите сами! Я делаю
ошибки. Но одно я всегда сохраняю в чистоте: религию ученого.
просто может выбирать: быть ли ему ученым, или стать путешественником,
коммивояжером, врачом, королем, фермером. Это сплетение очень смутных
эмоций, как мистицизм или потребность писать стихи; оно делает свою жертву
резко отличной от нормального порядочного человека. Нормальный человек
мало беспокоится о том, что он делает, лишь бы работа позволяла есть,
спать и любить. Ученый же глубоко религиозен - так религиозен, что не
желает принимать полуистины, потому что они оскорбительны для его веры.
против капиталистов, которые думают, что их глупое загребанье денег есть
система, и против либералов, которые думают, что человек - не из тех
животных, которые борются. Он смотрит на американского бизнесмена и
европейского аристократа - и одинаково презирает их трескотню. Презирает!
Все как есть. Он ненавидит проповедников, рассказывающих басни, но не
слишком расположен и к антропологам или историкам, которые могут только
строить догадки и все-таки смеют называть себя учеными! О да, он человек,
которого, конечно, должны ненавидеть все хорошие, добрые люди!
норовят подхватить нашу науку, когда она еще не проверена, и носятся,
воображая, что лечат людей, а на деле только топчутся и своими сапожищами
путают следы; и пуще человека-свиньи, пуще идиота, который и слыхом не
слыхал о науке, ненавидит он псевдоученого, ученого-гадателя - вроде этих
психоаналитиков; и пуще, чем этих смешных толкователей снов, он ненавидит
людей, которые имеют доступ в светлое царство, такое, как биология, но не
знают ничего сверх учебника да научились читать популярные лекции олухам!
Он единственный подлинный революционер, истинный ученый, потому что он
один знает, как малы его знания.
странная вещь: на деле, в личной жизни, он не холоден и не бессердечен -
куда менее холоден, чем профессиональные оптимисты. Миром всегда управляли
филантропы: врачи, во чтобы то ни стало применяющие терапевтические
методы, в которых ничего не смыслят; солдаты, которые ищут, от чего бы им
защитить родину; проповедники, которые мечтают, чтобы все принудительно
слушали их проповеди; добрые фабриканты, которые любят своих рабочих;
красноречивые государственные деятели и сердобольные писатели, - а
посмотреть, какой ад устроили они на земле! Может быть, теперь настала
пора для ученого, который работает, ищет и не горланит повсюду о том, как
он любит всех и каждого!
ученый. Лишь очень немногие! Остальные - секретари, пресс-агенты,
прихлебатели! Быть ученым - это все равно как быть Гете: с этим рождаются.
Иногда мне кажется, что у вас есть немного вот этого, врожденного. Если
оно у вас есть, тогда нужно делать одно... нет, две вещи нужно делать:
работать вдвое упорней, чем вы можете, и не давать людям использовать вас.
Я постараюсь оградить вас от Успеха. Вот и все, что я могу. So... Я хочу,
Мартин, чтоб вы здесь были очень счастливы. И да благословит вас Кох!
небольшой, но хорошо оборудованной: стол самой правильной высоты, удобная
раковина с педалями. Когда он закрыл дверь и дал душе своей вырваться на
волю и заполнить это тесное помещение собственной своею сущностью, он
почувствовал себя в надежном убежище.
прочь разглагольствовать, и обхаживать, и показывать себя слугою общества;
он свободен, он может заняться работой, а не рассылкой пакетов и диктовкой
бойких писем, которую люди именуют работой.
собою небоскреб Вулворта - гляди вдосталь! Запертый здесь для радости
точного знания, он все же не будет отгорожен от потока жизни. На севере у
него не только Вулворт, но и дом Зингера, надменно великолепное здание
Сити-Инвестинг. На западе стоят на якоре высокие пароходы, толкутся
буксиры, проходит мимо весь мир. Внизу, под отвесом стены, горит в
лихорадке улица. Мартин внезапно полюбил человечество, как любил
пристойные чистые ряды пробирок, и произнес молитву ученого:
дай мне покой и нещадную злобу ко всему показному, к показной работе, к
работе расхлябанной и незаконченной. Боже, дай мне неугомонность, чтобы я
не спал и не слушал похвалы, пока не увижу, что выводы из моих наблюдений
сходятся с результатами моих расчетов, или пока в смиренной радости не
открою и не разоблачу свою ошибку. Боже, дай мне сил не верить в бога!
пешком, и всю дорогу прохожие глазели на него - на тонкого, бледного,
черноглазого, сияющего молодого человека, который пробивался сквозь толпу
чуть не бегом, ничего не видя и все-таки видя в тумане все: высокомерные
здания, грязные улицы, безудержное движение, искателей счастья, дураков,
миловидных женщин, роскошные магазины, ветреное небо. В такт шагам звучало
в ушах: "Я нашел свою работу, я нашел свою работу!"
в скрипучих качалках по дешевым номерам. Когда он влетел в комнату, она
улыбнулась, и все ее тонкое, нежное тело как будто засветилось. Не успел
он заговорить, как она вскричала:
Мак-Герковскому институту, и Нью-Йорку, и прелестям стафилолизина, но она
мягко перебила его:
которые только и думают, что о деньгах...
какую квартиру мы можем себе позволить - я бы тотчас стала подыскивать.
Ну, ладно. Значит, доктор Готлиб сказал...
видел только положенную дорогу: квартира, метро, институт, облюбованный