подвального. Слой за слоем. Обтесок кровоточащего мяса корчился и
кувыркался, пытаясь увернуться от неутомимо жужжащей боли. И семеро
подвальных, ничем не оскорбивших Старшую Сестру, созерцали кару,
уподобившись застывшим в степи сусликам. По глазам их было видно: они
уразумели все и готовы стать хорошими, не замысляющими побега
носильщиками...
недавно злым и глупо-дерзким подвальным. - Бууу... ууу... меее... ааа...
хооо... ууу... мечтать!
пузырей на губах, лопнув, выпустил его на волю.
серо-голубого сияния.
будет мечтать. Что уже хочет мечтать... А я не верю. Мечту не вбивают в
сердце острым железом. Мечта - это крылья. И трижды мертв не имеющий
мечты!
багрового, покатилось по жаркой траве, окрашенной во влажный осенний
блеск кленовых рощ.
приглашая новых носильщиков следовать за собой. Туда, где их умоют,
накормят и дадут место для сна.
знающими цену свободе...
ГЛАВА 5
"ХОЧЕШЬ ИЛИ НЕТ, А ОНИ ОСТАНУТСЯ С ТОБОЙ..."
Земля. Месяц медовой капели. Обитель
16 июля 2233 года по Галактическому исчислению
охотника не могли разглядеть его в предрассветном сумраке чащобы. А!
Что-то шевельнулось среди мохнатых еловых лап. Так и есть - вот он,
глухарь, весь виден. Всегда так бывает: смотришь, смотришь - нет птицы!
А ведь точно знаешь - тут она. И вдруг - видишь. И диву даешься: ведь в
то самое место и смотрел, а не различил...
которыми Старый любит по ночам потолковать, глаза поначалу отводили. Не
принимали за своего. Нынче - ничего, подобрели, признали: бери, стреляй,
коли глаз верен и рука не дрожит. Свыклись, понимаешь. Опять же и
Водяные, на что уж нравные, а пошли на попятный: ладно, чур с тобой,
пришлый: закидывай крючок, кидай острогу. Но уж не обессудь: что добыл,
с того отдай долю.
вытянув шею. Бить? Нет. Неудобно пока. Сбоку надо бы зайти. Смолк
глухарь, подняв голову. Настороженно прислушался. И охотник тоже замер,
не шелохнется, ждет, пока новую песню заведет хвостатый. Тихохонько
отпрыгнул влево и снова притих. Ближе и ближе к птице. Вот! Теперь
хорошо бить, удобно: глухарь шею вытянул, крылья растопырил.
стальным наконечником стрела ударила точно. Большая черная птица,
обламывая мелкие сучки, рухнула на грязноватые остатки талого,
усыпанного хвоей снега. Охотник кинулся на нее, придавил. Зевать никак
нельзя: бывает и так, что подраненная птица вскинется да и улетит. Это
со стрелой-то в боку! И гоняйся потом за ней по всему лесу, да и не за
ней уже, а за стрелой.
погуще? Повернулся к буреломным завалам, сказал, как Старый наказывал:
Это от меня тебе. А от Старого приглашение: приходил бы ты, Лесной, на
квасок, совсем Обитель позабыл!.. Неладно так-то!
из тушки стрелу, подобрал копье и прислушался. В глухой чащобной дали
неистово и страстно пел еще один глухарь. На ином конце, там, где
дрягва-болото легла, откликался другой. Чуть ближе, рукой подать -
третий. Сквозь темные лапы елей уже проползало понемногу бледное зарево
раскрывающейся зари. Ночные тени уползали, прятались под коряги и
выворотни.
не страшно. Зря, что ли, Старый ожерелок из кладун-травы на шею накинул,
провожая с вечера? Никакая пагуба не пристанет с таким-то оберегом. А
днем так вообще иное дело: добрые Лесные в обиду не дадут.
Дыхание перехватило студеной свежестью. Ох! Словно меду напился. Не
первый ведь раз уже, а все равно никак не привыкнуть... Хорошо в лесу!
Вон глухарь, который за прогалиной, тот вовсе от дурной весенней радости
охмелел, взахлеб токует. Можно бы и его взять, но зачем? Глухаря им со
Старым сверх меры довольно будет. А лишнее из лесу зачем брать? Только
Лесных обижать попусту. Притом и обратно пора: Старый настрого наказал с
зарей вернуться. Так уж лучше просто постоять, голоса птиц послушать,
пока еще костер на восходе только собирается разгореться...
пламенем окатило. Вот-вот лопнет земля, разродится, выпустит на волю
жар-птицу...
то ли корой, вынырнув из ниоткуда, ухватила глухариную голову, сдернула
с сучка, подбросила на мохнатой ладони, ровно на вес прикинула - и
сгинула в никуда, унося положенную долю.
кустарники, и набросы подгнившей хвои, взвалил на плечо тяжелую
глухариную тушку - и вышел.
охотничьего наряда. Ни куртки меховой без ворота, с короткими, по
локоть, рукавами, ни кожаных узких штанов, перевитых тонкими ремешками
пониже коленей, ни добротных поршней-кожаниц...
Спросят вот так, а видны одни лишь очи: белый огонь да черное пламя. А
голос всегда ровный. И звучит не разобрать как - то ли ласково, а то ли
хмуро...
Полетела тушка на пол, да не долетела, как всегда и бывает. Невидимые на
лету подхватили.
и только.
мало к кому выйдет. Бывало, гуливал, себя показывал кому ни попадя. А
нынче разве изредка ко мне заглянет, и то хлеб. Да и ты ведь не я.
рушником.
продолжил, то прикрывая нестерпимые очи, то поглядывая, как охотник
споро, без лишних слов рвет зубами нежное мясо под хрустящей корочкой:
нечто невнятно-согласное.
валко, хоть и золотая осень кругом, а рыбешка - по разу в час, и то
сплошняком мелочь, стыдно и с крючка снять. И вдруг - клев. Да какой!
Одна за одной пошла, рыбищи-чудища, иные и в руку длиной, от кончика
пальцев до плеча. Лещи, сазаны, щуки зубастые, а под самый закат уже
усатого зацепил. Пришлось в воду, в осоку... ступни в кровь изрезал,
покуда вытащил пудового.
самую середину озера, на миг явственно угляделось, хоть и сумрачно было:
в сколах темной всплеснувшейся глади вынырнул сам Хозяин, ухватил
чешуйчатой лапой долю - и поминай как звали. Зелен был водяной дед,
струился весь, а очи бледные, точь-в-точь рыбьи...
потолковать о том о сем...