которым он всласть развлекается на досуге.
да еще машина...
когда мы не могли пожениться, а ведь теперь у нас есть еще и Джоди. Ты
осуждаешь меня за то, что я сделал.
тебя не виню.
тебе жару.
раз наоборот. Он предложил мне повышение. - Сабина широко раскрыла
удивленные глаза. - Он думал, что раз я остался, значит я не согласен с
Траскером, и хотел мне заплатить за это. Он предложил мне должность
младшего профессора.
из-за этого два часа бродил по улицам и раздумывал, что я за человек? В
том-то и дело, что меня самого одолело искушение. На какой-то миг я
действительно обрадовался возможности прочно утвердиться в университете и
зваться _профессором_ Горином. Да, да! Я сказал себе: если все эти негодяи
заботятся только о своем благополучии, то почему бы и мне не подумать о
том же? Может, промолчать и принять это повышение? И знаешь, если мне
могла хоть на секунду прийти в голову такая мысль, значит мне надо
немедленно расстаться с научной деятельностью. Дело не в Ригане и даже не
в этих людях, которые не пожелали поддержать Траскера, - дело в том, что и
я могу стать таким, как они.
сейчас им было трудно разговаривать по душам, так как недавние обиды еще
не изгладились из их памяти.
держалась у меня какую-то долю секунды, но все-таки она появилась.
слезами в голосе. - Неужели ты никогда не можешь догадаться, что у меня на
душе? Нет, ты просто дурак!
малый!
ты все-таки поступил честно?
всегда был со мной честен. Ну идем, я дам тебе позавтракать, хоть ты и
безработный.
на положение безработного, если бы у него не было ни жены, ни ребенка, но
когда он пытался представить себя одиноким, его охватывало отчаяние. Ничто
в мире не могло сравниться со счастьем быть вместе с нею. Разумеется, это
правда, что для мужчины самое важное в жизни - работа, но он знал, что
жизнь его потеряла бы смысл без Сабины и Джоди. Он обошел вокруг стола и
поцеловал ее в лоб. Ему стало чуточку легче, но все-таки сердце его
болезненно ныло от сознания, что он безработный, и от глубокого
разочарования. Еще никогда в жизни ему не было так тяжело.
класса. Теперь они возвращались туда в спальном купе. Тогда они переживали
свой медовый месяц, теперь у них был Джоди, а прежняя наивная уверенность
в будущем сменилась робкими надеждами. Эрик сидел спиной к движению
поезда, напротив Сабины и Джоди. Мальчик не отрывался от окна и что-то
беспрерывно лепетал, разговаривая сам с собой, с автомобилями, коровами,
деревьями, домами и людьми, мелькавшими мимо. Он был захвачен этим
увлекательным разговором, а родители смотрели на него с ласковым
любопытством, немножко завидуя и немножко огорчаясь, что он так мало в них
нуждается. Время от времени, когда Джоди произносил какую-нибудь забавную
фразу, Эрик и Сабина переглядывались и, убедившись, что без слов понимают
друг друга, на мгновенье забывали о мальчике; при этом каждый озабоченным
взглядом как бы спрашивал у другого: "Тебе хорошо?"
которая являлась для них тем же, чем для маленькой полевой маргаритки -
плотная дождевая туча, нависшая над растрескавшимся от засухи полем. Когда
поезд тронулся и Эрик с Сабиной в последний раз взглянули на
очаровательный и ненавистный городок, они впервые начали верить, что Эрик
уже не бедный университетский преподаватель, а научный сотрудник
промышленного предприятия, солидный человек в превосходно отутюженном
костюме, начинающий новую карьеру с жалованьем вдвое больше того, что он
когда-либо получал.
переговоров. "Фирма" называлась Американской машиностроительной компанией
и занимала целый дом на углу 24-й улицы и Мэдисон-авеню. Это было
двадцатишестиэтажное здание из песчаника, выстроенное в стиле первых
небоскребов. Его безобразный полуготический фасад выходил на
Мэдисон-сквер-парк. Эрику никогда еще не приходилось видеть такого
скопления солидных, хорошо одетых людей. И он должен будет каждый день
ходить на работу в "выходном" костюме. Придется распрощаться с бумажными
штанами, старыми куртками и свитерами.
скромном кабинете; по виду его вполне можно было принять за члена
какого-либо попечительского совета, но разговаривал он, как инженер. Он не
спрашивал, почему Эрик бросает академическую работу и при каких
обстоятельствах он ушел из университета. Очень серьезным тоном, как бы
признаваясь, что и в его жизни случались ошибки, он сказал:
Стивенса, с тысяча девятьсот десятого года по тысяча девятьсот
одиннадцатый. - Но он тут же дал Эрику понять, что университетское прошлое
- не такая уж серьезная помеха для его будущей работы. Он задал ему
несколько вопросов относительно его образования и семейного положения и
неразборчивыми каракулями записал ответы.
с важным видом стал объяснять общую проблему синхронного действия
различных частей сложных механизмов и способы применения электричества для
управления ими.
спросил, почему они пользуются такими сложными магнитными реле, ведь
электронные вакуумные лампы были бы значительно проще. Педерсон поднял на
него усталый взгляд и спросил, нет ли у него на этот счет каких-либо
соображений.
попытаться разрешить таким путем, - сказал Эрик и, набросав чертеж цепи,
объяснил свою мысль Педерсону, который внимательно следил за бегавшим по
бумаге карандашом.
идея?
лабораториях.
пальцы.
вправе требовать от нее бесперебойной работы. Вот почему мы применяем
такую сложную контрольную систему. Каждая часть стоит больше пяти тысяч
долларов, и, конечно, целесообразно было бы сократить дополнительные
расходы. С другой же стороны, если в этой вашей схеме произойдут
неполадки, то в лаборатории вам никто не мешает выключить ток и все
исправить. А большому заводу остановка машины на пять минут обойдется в
несколько тысяч долларов.
пользовался ею в миниатюре десять тысяч раз, и она ни разу не отказала.
Если давать половину номинальной мощности напряжения, то она будет
работать вечно, и вся установка не будет стоить и двух тысяч долларов.
патентом? Впрочем, у нас есть юристы, которые это выяснят. Такое
усовершенствование для начала было бы недурно. Очень недурно. - Он
взглянул на ручные часы. - Пройдемте к мистеру Тернбалу.
отличном и так ловко пригнанном по фигуре костюме, какого Эрику еще ни на
ком не доводилось видеть. Его кабинет был отделан деревянными панелями и
устлан коврами. На панелях висели небольшие групповые фотографии
спортсменов в костюмах для поло. Одна из фотографий изображала белую
паровую яхту. На письменном столе стояла фотография женщины с некрасивым
смеющимся лицом; за угол рамки были заткнуты три любительских снимка -
маленькие дети на лужайке, простиравшейся, казалось, до самого горизонта.