сильнее, меня словно тянули чьи-то руки, легко, но непримиримо. Они
расшатывали мои мысли туда-сюда, словно зуб в его гнезде.
выше человеческого роста, они прыгали и извивались позади танцующих,
передразнивая их, как гигантские тени, отбрасываемые в небе. С каждой
минутой я видел их все более отчетливо, они кружились надо мной, а то, что
меня окружало, становилось все более туманным. В моем мозгу роились голоса
- тихий щекочущий шепот, низкий громовой гул. Я чувствовал вспышки мыслей
и воспоминаний, мне не принадлежавших, не принадлежавших ни одному
человеку вообще, они оставляли за собой только смятение, так далеки они
были от всякого опыта, который я вообще мог распознать.
теперь. Но все оказалось совсем не так. С каждой минутой я чувствовал себя
спокойнее, все больше недоумевая. Приоткрытая далекая дверь, льющийся
из-за нее теплый свет, запах вкусной пищи, звук знакомых голосов - для
ребенка, заблудившегося в ледяную ночь и голодного это могло быть тенью
тех ощущений, которые я испытывал сейчас. Вся прелесть абсолютной
безопасности, счастья, которого я никогда не знал, богатства, которого
жаждал всю мою жизнь, но так и не получил, - сейчас я почувствовал слабый
привкус всего того, чего мне не хватало, и обещание, что все это впереди и
становится все ближе. Меня совсем не волновало, что мое тело становится
каким-то легким, немеет - до тех пор, пока я не почувствовал, как мои руки
и ноги резко дернулись раз, другой, хотя я не пытался ими двигать. Словно
их подчиняла себе чья-то чужая воля...
подбородок опустился на грудь. Это напоминало на попытки не заснуть, когда
я зарабатывался подолгу. Не считая того, что в теплой черноте за моими
веками ЧТО-ТО поджидало...
далеко в барабанном бое появилась новая нота - резкое металлическое
позвякивание, как воплощение головной боли. И раздавались голоса - голос
Стрижа, такой хриплый и отчаянный, каким я его никогда не слышал: - ...они
куют железо ОГАНА... ты что, не слышишь? Это... это конец. Последний...
самый великий. Если они смогут подчинить его...
воспоминание. Какие-то острые обломки моей воли стали восстанавливаться. Я
лихорадочно сосредоточился на всем том, что еще привязывало меня к земле -
на боли в языке, тупых уколах от ожогов, боли в ягодицах от сидения на
холодной земле и еще более холодном прикосновении ошейника и цепей. ОГАН -
вот слово, которое я уловил. Так, а где же я мог слышать что-то подобное?
Я улыбнулся: конечно, Фредерик. Сейчас мне было приятно о нем думать.
Старый Фредерик с его бачками, пыхтящий от праведного гнева, такой
воинственный, как изображение Св.Иакова на его картине:
С ОГУНОМ!
лучше поздно, чем никогда. Это должно прекратиться, и теперь же. Смерть,
уничтожение - мне надо было за что-то ухватиться. Лучше умереть, чем
подпасть под этот тошнотворный сладкий соблазн, это ощущение счастья,
которое не позволит мне быть самим собой. Стриж обвинял меня в том, что
для меня нет ничего святого; он ошибался. Однажды я уже выбросил счастье -
и это потому, что поклонялся успеху. Не его прелестям - не тому, что он
мог мне принести. Просто удовлетворению от того, что ты чего-то достиг,
ощущению свершения, самой абстракции. И какого бы бога он представлял,
если я смог принести себя ему в жертву тогда, я с тем же успехом мог
сделать это и сейчас. Нечто меньшее...
Провал. Полный провал во всем...
откинул назад голову и с силой ударив подбородком в грудь, прикусил...
земле, задыхаясь, сплевывая кровь, лившуюся изо рта. Язык у меня страшно
болел, но единственное, что я сделал, это прокусил его сбоку. Опасность
захлебнуться мне не грозила. Я увидел пристально смотревшего на меня
Джипа, затуманенный взор Молл и в конце ряда - широко раскрытые полные
ужаса глаза Клэр. Этого я вынести не мог.
придумать причину тому, что я так заметался. - Это н-ничего. Просто, как
сказал этот ублюдок, - у меня зад и вправду примерз! Мне бы...
полном ужасе, чуть не свалив меня на землю ошейником, что было не слишком
любезно с его стороны; остальные отшатнулись с выражением на лицах,
которого я не мог понять.
выплевывая запекшуюся кровь. - Все в порядке! Я просто говорил, что мне не
помешало бы сейчас выпить этого чертова рома, потому что...
бледным, это было после ДУПИИ. - Но как получилось, что ты сказал это на
креольском наречии?
креольского! Французский - немного, но... - Я попытался произнести это
снова. И просто-таки услышал, как мой собственный голос изменился,
почувствовал, как ослабли и трансформировались мышцы в моей глотке, и
звук, вышедший из нее, был невероятно глубоким и замогильным. Я ощутил,
как язык мой сформировал новые звуки, новые оттенки голоса - другие слова,
другой язык и совсем другой голос.
голос сейчас снова станет моим.
смотревший на меня, прошипел:
возить по кукурузной муке, теперь уже покрывавшей толстым слоем всю землю
перед нами, рыча от усилий и пытаясь изобразить рисунок. Сложный рисунок -
ничего удивительного, что он так пыхтел, - это было фантастическое
изображение чугунного литья, гравировки на портике или на воротах...
забили барабаны, стараясь не отставать, - и вдруг все оборвалось.
Неожиданное отсутствие звуков было еще хуже, чем просто тишина. Больше
похоже на пистолет, готовый выстрелить, на спичку, поднесенную к фитилю. Я
поднял глаза - и через пространство встретился с далеким взглядом Дона
Педро, непроницаемым, как сама Ночь. Он подал знак мечом, с которого
капала кровь, и двое из его Бекаров-аколитов спрыгнули с алтаря и зашагали
к нам. В их руках были веревочные поводки - должно быть, остались от
животных. Барабанный бой возобновился, медленным суровым раскатом. На ходу
они запели в такт бою, выговаривая слова с деловитой, уверенной
настойчивостью.
потом отхлынула назад. Один или двое из толпы стали глумиться, орать и
размахивать бутылками, но большинство присоединились к пению. На их
искаженных лицах отражалась странная нечеловеческая смесь жадности и
страха.
совершены. ЛОА были здесь в лице тех, в кого они вселились. И я не сдался
так просто. Теперь, как и предсказывал Ле Стриж, Дону Педро надо будет
сломить их, подчинив своей воле, и им придется брать меня силой. Для этого
потребуется новая кровь, более сильная - manges majeurs. Человеческая
кровь. Наша.
самого Ле Стрижа. Тот не обращал на них внимания, просто продолжал скрести
своими башмаками в грязи и вязкой муке, всхлипывая про себя от усилий. Я
вдруг понял, что он тоже поет, в такт барабанному бою - произносит свои,
какие-то еще более странные, запутанные заклинания.