утренних волнах. По-видимому, стояла весна. Ее мать сидела в дверном
проеме их дома и чинила сети, пользуясь ярким светом восходящего солнца.
Ее зрение с годами ухудшалось, и ей было трудно работать иглой по вечерам.
Катриана постепенно взяла на себя ночную работу в тот последний год, когда
жила дома.
и от воды исходил свет. Все другие лодки тоже вышли в море, пользуясь
утренним временем, но их собственную лодку узнать было легко. Катриана
прошла по тропинке и остановилась возле только что отремонтированного
крыльца, ожидая, когда мать поднимет глаза и посмотрит на нее, потом
вскрикнет, и вскочит, и заключит дочь в объятия.
чтобы взглянуть в сторону моря, прищурившись от света, и проверить, где их
лодка. Старая привычка, нервная привычка, возможно, она в значительной
степени повредила ее зрение. Но в этой маленькой лодке находились ее муж и
трое сыновей.
она невидима. Потому что она уехала, потому что покинула их, и ее там
больше нет. В волосах матери прибавилось седины, и сердце Катрианы
защемило, пока она стояла там, в мягком солнечном свете, при виде того,
как стерлись и огрубели руки матери и каким усталым сделалось ее доброе
лицо. Она всегда считала мать молодой женщиной, пока не умерла от чумы
Тьена, еще совсем младенец, шесть лет назад. После этого все изменилось.
услышали.
трудилась над сетями, иногда поднимала глаза и смотрела, где находится
одна маленькая лодочка среди многих, подпрыгивающих на волнах этого чужого
восточного моря, так далеко от того моря, которое она любила.
которую вызывали эти видения. Открыла глаза и ждала, когда утихнет
сердцебиение, лежа под несколькими одеялами в одной из комнат замка Борсо.
Замка Альенор.
матери Катрианы. Это было действительно несправедливо. Почему она должна
чувствовать себя такой виноватой, видеть во сне такие грустные, вызывающие
боль картины за то, что уехала из дома? Ведь это сама мать дала ей кольцо,
когда ей исполнилось четырнадцать лет, в тот год, когда умер младенец.
Кольцо, которое рассказывало о ее принадлежности к Тигане, стране у моря,
всем, кто знал эти древние символы, и больше никому.
они с Баэрдом увидели ее, продающую угрей и только что пойманную рыбу в
городе Ардин, расположенном на побережье рядом с ее деревней.
тогда, ни теперь, почему поверила этим двоим и пошла с ними на прогулку за
город, вверх по реке, когда рынок закрылся. Если бы от нее потребовали
ответить, она бы сказала, что в Баэрде было нечто такое, что внушило ей
доверие.
и ось ее жизни наклонилась в другую сторону. С этого момента началось
новое течение времени, и появилась потребность знать.
она сказала родителям, что теперь знает, откуда они и что значит ее
кольцо. И спросила отца, что он собирается предпринять, чтобы помочь ей
вернуть Тигану, и что он делал все эти годы. Единственный раз в жизни она
увидела своего мягкого, безобидного отца в такой ярости, и это был
единственный раз, когда он ее ударил.
к ярости, и клялся Триадой, что не для того увез жену и дочь до начала
вторжения игратян, до наступления осени, чтобы теперь снова окунуться в
старые горести.
дома, хлопнув дверью так, что стекла задребезжали в окнах. Катриана с
матерью молча сидели и смотрели друг на друга еще долго после того, как
испуганный ребенок постепенно затих на полатях над их головами. Катриана
протянула руку и показала кольцо, которое носила в последние четыре года.
Она спрашивала взглядом, и мать один раз кивнула, уже без слез. Потом они
обнялись, обе считали, что в последний раз.
Она помнила, что стояла ясная ночь, обе луны были почти полными и
поднялись высоко в небе. Ночной сторож в гостинице ухмыльнулся ей и
попытался схватить, когда она проскользнула мимо него вверх по лестнице к
комнате, которую он ей указал.
до того, как она заговорила, странно потемнели, словно он предчувствовал
новое бремя или горе.
до вторжения. Я намереваюсь искупить его вину. Но я не стану спать ни с
кем из вас. Я никогда не спала ни с одним мужчиной. Могу ли я вам
доверять?
воспоминании. Какой невозможно юной она, наверное, показалась им тогда. Но
ни один из мужчин не рассмеялся, даже не улыбнулся. Она этого никогда не
забудет.
пела вместе с ними за два года путешествий по Ладони. На этот раз ей
снилась вода - она плавала в море, дома, и это было ее самым большим,
самым сладким удовольствием. Нырять за раковинами летом, в сумерках, среди
перепуганных рыб, чувствовать, как вода обволакивает тебя словно вторая
кожа.
снова очутилась на мосту в Тригии, в сгущающейся зимней темноте,
пронизанной ветром, более испуганная, чем могла себе представить. Винить
следовало только саму себя, свою гордость, свое вечно гложущее,
всепоглощающее, неумолимое стремление загладить их вину за то, что они
сбежали. Она увидела себя снова, как взбирается и балансирует на перилах,
увидела черную, стремительно несущуюся, бурлящую воду далеко внизу и
услышала, даже сквозь громкий рев реки, стук собственного сердца.
стука в дверь, который во сне приняла за стук сердца.
подбородка.
полностью закрывают, хотя в комнате было настолько темно, что это не имело
особого значения.
когда ей говорят подобные вещи.
наша хозяйка, а она вряд ли придет ко мне. Слева от тебя есть кресло.
кресла.
прощения, мне вовсе не следует учить тебя, как о себе заботиться.
сказала она.
странное настроение. Мне так грустно, даже смешно.
потом, осторожно поправив одеяла, зажгла лучинку.
жалея о своем ядовитом тоне, прибавила: - Моя мать зажигала одну свечу -
всего одну, в память о Триаде, так она говорила. Но я поняла, что она
имела в виду, только после встречи с Алессаном.
никогда об этом не думал. И не знал, почему он так поступает. Мой отец был
не из тех, кто объясняет.
кресле, и крылья подголовника заслоняли его лицо.
или соблюдения всех правил из-за того, что допустили такое. - Дэвин
помолчал, потом прибавил задумчивым тоном: - Это еще один пример нашей
гордости, не так ли? Той тиганской самонадеянности, о которой вечно
твердит Сандре. Мы торгуемся с Триадой, качаем чаши весов: они отняли наше
имя, а мы отнимаем часть положенных им обрядов.
воспринимала.
выражением гордости или торговли, просто напоминанием самим себе о том,