read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



тревожно. Кажется, тогда я прожил самую незабываемую летнюю ночь и, может
быть, что-то начал понимать или впервые ошутил прикосновение к сердцу
огромного, загадочно и пугающе-прекрасного мира. Слава те Господи, что я не
городское дитя, которое вовремя уторкают спать и вовремя подымут. Я вольный
деревенский казак-рыбак, и видел я то, что никогда им не увидеть.
Зарождение, нет, соединение дня вчерашнего и сегодняшнего видел.
Белых ночей в нашей местности нет, но есть, оказывается, промежуток
времени -- это в самой-самой середине июня, когда день вовсе не исчезает, не
гаснет, он скапливается за Енисеем в треугольнике распадка над Караульной
речкой.
Уже и вечер прошел, и в сон село погрузилось, и летучие мыши засновали
в тени скал, все унялось, смолкло, даже коровы перестали бренчать боталами,
кони -- колокольцами. Легли они в росную траву, обсушив своим боком пятнышко
на поляне, согрев собою и для себя клочок земли, а в небе ночь все борется
со днем и никак не может погрузить его в бездну темноты. Вот уж оттеснила
тьма свет дня на закрайки, вдавила в распадок, вроде бы все обратила в серую
мглу, утопила в сумраке немого безбрежья; но меж вершин все еще рдеют
остатки зари, бледненькие, что лоскутки, оторванные от выцветшего платка на
игрушечные девчоночьи пошивки. Но вот и от лоскутов зари лишь отсветы
остались, сам свет прошедшего дня окончательно завял. Прозрачной зеленью,
отсветом горных лесов и приречных трав наполнился треугольничек распадка,
сделался похож на стеклянную воронку, в какую цедят молоко, мажет белым, нет
даже бледновато-синим, снятым молоком стенки стекла, утягивая за собой и
настой земли, и теплоту небесной синевы.
Внизу, в скалистом ложе речки Караулки, вроде бы все остановилось, не
работало, не принимало в себя ничего -- ни влаги земной, ни света небесного.
Последние капли его как бы замерли, не пульсировали, не дышали на донышке
распадка. В сосце воронки притаенно и ненадежно, за прозрачной стенкой
совсем тоненькой полоской держался отстоявшийся, кристально ясный свет,
отражая в себе дальнюю, четко очерченную вершину горы, днем невидную,
два-три деревца на голом останце, какую-то в другое время, в обычный час
незримую даль. И эта частица дня вселяла на что-то надежду, ровно бы
заставляла ждать, боязливо замирать от прикосновения к небесной тайне.
Но как не дано человеку увидеть, когда раскроется цветок, так и я не
скараулил ту минуту, не увидел миг зарождения нового дня, лишь замечалось,
что в воронке становилось прозрачней, и не вышняя даль, но ближний лес,
склоны гор и каждая травинка возле меня начинали обозначаться отчетливей, а
там, за Енисеем, в распадке речки Караулки, отуманивало зелень, отжимало
темень обратно в тень лесов и склонов гор, и чем больше наполнялась воронка
молочным светом, тем шире становилась земля, возносилась до неба своими
главными вершинами, своей вечной высотой. И когда, переполнив воронку
распадка, свет народившегося дня переплескивался через края и становился
утром, ало-розовым светом зари -- тогда заливало мир и все, что было в нем:
небо делалось шире, необъятней, мир, встрепенувшись, радостно отряхивался,
спешил со всех сторон навстречу утру и новому дню, затаившемуся в распадке
красивой нашей речки Караулки и так незаметно оттуда вновь появившемуся.
Но я отчетливо помнил, зрел, когда и дню, и свету его оставалось жить
лишь мгновение. Саму воронку, этот хрупкий сосудик, как бы раздавливало
громадами скал, он вовсе исчезал, становился воздухом, от него оставался
один только рожочек, но и рожочек сжимало тесниной тьмы, рассыпало по ущелью
осколками, и уже не рожочек, лишь сосулька, вешняя льдинка, вся источенная,
готовая вот-вот рассыпаться с неслышным мне звоном, провисала меж
сдвинувшихся гор. Совсем-совсем крохотная капелька дрожала, готовая вот-вот
сорваться, упасть в бездну ночи -- и тогда уж вce, тогда уж не будет
никакого дня во веки вечные, тогда покроет всех и вся тьма небесная, только
"адовы огни", коими всех пугает бабушка, будут полыхать из края в край,
протыкая пространство, в котором и не поймешь: где верх, где низ, где земля,
где небо.
Но именно в эти вот мгновенья, нет, в самый напряженный миг, когда
дыхание в груди от страха и ужасного ожидания конца света должно было
остановиться, вдруг за истаявшей льдинкой, за той остатней, едва
пульсирующей капелькой света возникало видение гор, остановившихся дерев,
означался намек на белое облако, открывался лоскут совсем уж дальнего неба,
на котором недоступно светилась потусторонняя звезда. Кусочек небесной
голубизны был столь нежен и прозрачен, что нельзя было не только кашлянуть
-- дохнугь во всю глубь и то боязно было, чтобы не прорвался, не улетучился,
не исчез свет далекого неба.
И мне открылось внезапно: "тот свет!" Там живет Сам Бог, и что Ему
захочется, то Он и сделает со всеми нами. Но раз по бабушкиным молитвам
выходило, что творит Он дела лишь великие, добрые, то, мнилось мне, оттуда,
с "того света", из-за горных вершин распадка Караульной речки, мягко ступая
по облаку, спустится Он, погладит меня по голове и скажет: "Пойдем со Мной,
дитя Мое".
Зачем? Куда мы пойдем и как вознесемся на небо -- я этого не ведал, но
знал, что обязательно пойду за Ним со счастьем и страхом в сердце и узнаю,
увижу что-то совершенно никому недоступное, испытаю доселе никем и никогда
не испытанное счастье.
Никогда-никогда более я не был так близок к небесам, к Богу, как тогда,
в те минуты соприкосновения двух светлых половинок дня, и никакая тайна не
вселяла в меня столь устойчивого успокоения.
На исходе той памятной ночи я отправился домой, залез на сеновал и
уснул, уверенный в том, что горы, земля, все-все на месте, что наступит день
и веки вечные ему быть, потому что там, за горами, в распадке речки
Караульной, никогда не гаснет свет будущего дня, а за высокой горою, в
Царствии Небесном, есть Тот, кто хранит не только лад и мир на земле, но и
думает о будущем рабов Своих, оберегает их покой и, значит, мой покой, мою
жизнь от зла, скверны, геенны огненной...

Проспал я до высокого солнца, жарко нагревшего крышу надо мной и
прошлогоднее ломкое сено подо мной. Дверца на сеновал была открыта -- дед
проверял, дома ли я. В квадрате солнечного, почти бездонного провала плясали
мошки, кружилась и билась, билась в ярком свету, играя сама с собой,
нарядная бабочка, полоской тянуло щекочущую пыль от растревоженного сена.
-- Учи его, учи, потач! Вон он сулится всю деревню вырезать! Одново,
говорит, дедушку оставлю...
-- И будем жить припеваючи!
Слышно было, как бабушка громко плюнула, ногой топнула и ушла со двора,
причитая:
-- Да тошно мне, тошнехонько! Да ковды Господь приберет меня,
несчастну-у...
-- Бу-бу-бу... Ишшо всех переживешь! -- дед вдогонку ей.-- Самово
сатану в калач загнешь и на лопате в горячу печь посадишь.
Послышался скрип лестницы. На сеновал поднялся взъерошенный,
воинственно-возбужденный дед и сказал:
-- А ну, давай спускайся! Поедем на Усть-Ману. Избушка наша там покуль
жива, откроем, будем дрова пилить, картошки варить, ты станешь рыбу удить,
песняка драть. Пушшай оне тут! И Митроха, мать бы ево так, и Ганя Болтухин
со своим холхозом, и Танька с собраньям, и наша генеральша, и все сдохнут.
-- Ой деда! -- преданно глядя на него, сказал я. -- Вот как я тебя
люблю, даже не знаю. А когда ты помрешь, как я буду?
Дед смущенно закряхтел, запокашливал, веревку начал сматывать, вилы и
грабли подбирать, сено к стене подпинывать.
-- Да чЕ про это говорить? Все помрем. И я. Потом и ты. Думать про это
не надо. И торопиться не будем, так?
Он поднял меня на руки, прижал к себе, пощекотал бородой и на руках
спустил по лестнице вниз. Как в самую малую пору моей жизни, я приник к
деду, притих на его груди, и сладко-сладко подтачивало мое нутро, заливало
его такой волной тепла, что снова мне захотелось плакать, но я лишь крепче
сжал руками шею деда, плотнее приник к нему и не отпускался до тех пор, пока
не донес он меня до телеги, не опустил на клок сена. Разворотив Ястреба, дед
уже за воротами сказал, кивая головой на холщовый мешок:
-- Пожуй хлебушка. Ести будем уж на Усть-Мане, -- и пошевелил вожжи: --
Н-но, Ястреб, н-но-о, конишко наш, шевели ногам, пока тя на живодерню не
свели...
Такого возбужденного, многословного дедушку я никогда еще не знал и
сперва обрадовался, петь начал, но после отчего-то мне тревожно стало;
какое-то предчувствие коснулось меня, и предчувствие, как всегда, не
обмануло -- скоро дедушка надолго занедужил и больше уж не поднялся. На
Усть-Ману, на заимку, оказалось, мы ездили с ним в последний раз. Избушку на
заимке сплавщики нечаянно своротили трактором с бычка, и она, развороченная,
с рыжим кирпичом и кишкой растянутыми пестрыми тряпками, лежала вдоль горы и
под горою до зимы. Весной большой водою ее и вовсе разнесло, растащило,
только долго еще краснел, обмытый водою, кирпич на берегу, но и он скоро
погас.
После полувека жизни побывал я на месте нашей заимки. Там стояла,
неприступно огороженная, дача в два этажа, с фасонистой крышей, вся в
цветах, с теплицей средь огорода, с баней-сауной над обрывом, из трубы
которой прямо в ключ, затем в Ману текла зловонная, мыльная вода. Средь
стекла, грязи, банок я нашел обломочек старого кирпича, обожженного до
керамической крепости и обмытого до стеклянного блеска, вытер его рукой и
привез домой. На память.
А еще несколько лет спустя занесло меня в компании творческих людей,
пристально вглядывающихся в современную действительность, на образцовый
скотокомплекс, где тысячи коров отменной, продуктивной, по науке
селекционированной породы, цвета старинной меди, стояли на бетонном полу, в
тесной железной изгороди. Перед мордами коров двигалась лента с кормом,
сзади по канаве разматывалась другая лента и увозила наружу назем; если
требовалось пить, скотина тыкалась мордой в железную заслонку, и в нос ей
ударяла вода. Гуляли коровы на улице, тоже в тесной загороди, и ни одна из



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 [ 69 ] 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.