разве это разрешено? Не положено никак. А ежели какой побег? Конвойные в
мат: "Бегом! Бегом!" Как тут не обозлиться?
лицо Михаила Никифоровича, сразу замолчавшего растерянно; в ее опущенной
руке белел конверт, и Константин почему-то отчетливо заметил - как кровь -
чернильное пятнышко на ее указательном пальце. И быстро посмотрел ей в
глаза, спрашивая взглядом: "Что? Что?"
если не трудно, ответьте мне одно: он здоров? Я врач и хочу послать
лекарства... с вами. Но я должна знать.
незаметно потрогал детское пальто на диване. - Так и велел передать он. А
что у нас? У вас газы, автомобили, дышать невозможно, а у нас воздуху
много. Очень даже много. Для детей хорошо. Продувает. Скажу вам так. Перед
отъездом ходил я тут с Николаем Григорьевичем, то есть папашей вашим, в
медпункт...
вмешался:
обязательно нитроглицерин. В сорок девятом у него болело сердце.
приготовила все лекарства.
Никифоровичем даже кивком, и он, ощутив, видимо, ее ничем не прикрытую
холодность, засовывая оставленное Асей письмо в кожаное портмоне, произнес
с ноткой обиды:
полу лежавшего на диване детского пальто и, оставшись довольным, стал
тереть колени под столом.
заговорил он. - У нас кто этими лекарствами баловать начинает -
залечивается до больницы.
пепельнице. - Вон там подушка, простыня. Устраивайтесь. Спокойной ночи.
на подушке, - не мигая, смотрела в стену, на зеленоватый круг от ночника.
зыбкому пятну света на обоях, - был виден краешек ее напряженного глаза,
поднятая бровь. - Боже мой, Быков, очная ставка... И этот надзиратель у
нас в квартире. И хоть бы что... Все смешалось. Как же так можно жить? -
Она оперлась на локоть; глаза, отыскивая взгляд Константина, требовательно
блестели ему в глаза. - Ты слышал, что он говорил! Я не могу это
представить. Что-то делается ужасное... Почему, Костя? Для чего? Почему?
чернота сжала комнату, лишь лунный свет холодной полосой упирался в
подоконник, как зеркалом, отбрасывал блик в темь потолка; из-за стены
доносилось всхлипывание, свистящее дыхание носом. Где-то во дворе гулким
отзвуком хлопнула дверь парадного.
это детское пальтишко? Неужели у него есть дети?
и тех... кто поверил ему! Нет, хоть раз в жизни я хотела бы посмотреть ему
в глаза! Именно в глаза!..
сейчас, робко обнял ее и, зажмурясь, лежал так некоторое время, потираясь
губами о ее пахнущую детской чистотой шею.
сказал Константин. - Этот Быков еще пострижется в монахи. Так должно быть
на этом свете. Нет, он еще поваляется у меня в ногах. Я знаю о нем все,
чего никто не знает. Вот этого только я хочу!
хочу, чтобы оклеветали и тебя. Ты теперь не один! Ты ничего не должен
делать, ни-че-го!
теперь твердо освещал стену, были видны цветы обоев. Свет этот был так
беспокоящ, вливал такое холодное безмолвие в комнату, что Константин,
одеваясь, улавливал дыхание Аси сквозь шуршание своей одежды.
заведенный моторчик. Он никак не мог заснуть, и эта давящая усталость
бессонницы шумела в голове. Тогда, после этих слов Аси, Константин вдруг
почувствовал неожиданную отчаянную растерянность, какую-то рвущую душу
нежность к ней, к этим словам ее, а после, когда она заснула, он, боясь
повернуться, изменить положение, чтобы не разбудить ее, лежал в липко
окатившем его поту, замлело, затекло все тело; и когда, измучась, отгоняя
лезшие в голову мысли, с расчетом взвесить все, что могло быть, поднялся в
полночь, решение было неотступно ясным.
ничего не случилось. Пистолет... Спрятать надежнее пистолет. Немедленно.
Сейчас, сейчас. Зачем я рискую?"
осторожно открывая, приподнял створки - они легонько скрипнули в тишине
комнаты, - отодвинул книги и достал толстый том Брема: как в дыму, гладко
поблескивал в нем под лунным светом "вальтер".
грудью плоскую тяжесть, оглянулся через плечо на тахту - Ася спала.
Постоял немного.
комнату. И тотчас натолкнулся на отлетевший стул, заваленный грудой одежд,
поставленный перед порогом. Сразу же оборвался храп, взлохмаченная тень,
фистулой свистнув носом, вскочила на диване, из окна высвеченная косым
столбом луны, - Михаил Никифорович испуганно вскрикнул:
упавшей на пол, торопливо стал подымать ее, в тот же миг тупо зашлепали ко
полу босые ноги - он, нахмурясь, выпрямился с чужим пиджаком в руках.
перед ним, выкатив остекленные страхом и луной глаза, повторял одичало:
что-то, твердыми пальцами скользнул по карманам, все повторяя одичалым
голосом:
Константина за локоть.
кисть Михаила Никифоровича и зло оттолкнул его к дивану. Тот с размаху
сел, откинувшись взлохмаченной головой. - Вы что - опупели? Сон приснился?
- шепотом крикнул Константин. - Какие документы? А ну проверьте их! Какого
черта стул у двери ставите? Забаррикадировались?
отрезвев, посунулся на диване, желтые руки замельтешили над пиджаком,
достал зашуршавшую бумажку, жадно вгляделся в нее под луной. И затем,
странно поджав худые ноги в кальсонах с болтающимися штрипками, потерянно
забормотал: - Это что ж я? С ума тронулся? Аха-ха-ха! Извините, Константин
Владимыч, извините меня за глупые слова...
лучше! И положите пиджак под голову, если боитесь за документы. А дверь не
баррикадируйте!
света, прошел в кухню, тихую, лунную. Здесь, успокоясь, подождав и выкурив
сигарету, намеренно спустил воду в уборной, несколько минут постоял в
коридоре.
он все же с крепкими нервами", - подумал Константин.
вокзал. По дороге мало разговаривал, зевал, делая вид, что плохо выспался
и утомлен, изредка поглядывал на Михаила Никифоровича в зеркальце.
7