такое он выбрал для своего большого духовного корабля имя.
на "Кандибобере" бобер, спал где-то рядом, в той же горнице, но вел себя не
по-киммерийски тихо и робко. Прошедший все ступени унижения - от бритого
затылка, римедиумской тюрьмы и до положения младшего бобра на черепегинской
свинарне, обладатель молью траченной драгоценной шубы старался никому не
быть обузой. Имелись, видать, за ним кой-какие прежние грешки, иначе не
выдали б его родичи обритой головой на поругание, кнутобитие и Римедиум. От
наглости, присущей киммерийским бобрам, Дунстан излечился давным-давно. А
ведь была и у него, у Дуньки, когда-то нормальная жизнь, числился он в
лучших на Мебиях зубопротезистах: делал собратьям съемные челюсти, вставлял
мосты и коронки. Но попался на контрабанде моржового клыка, притом в
масштабах клыка особо крупного. И был выдан людям в Римедиум на побитие,
побритие и прочий позор. Клан отрекся от него, выдал нeбобри, людям то есть:
но это Дуньку и спасло, когда проклятие Щуки и Бориса погубило в Римедиуме
всех людей, - он-то человеком не был, вот и выжил, только перепугался.
манеру кормильца-поильца и всей его семьи просыпаться в пять утра. Что там
стряслось, в Римедиуме - Дунька до конца не понимал, да и хозяин тоже не
понимал, но стряслось там нечто серьезное. Похоже, никого из людей в живых
не оставил временно полоумный экс-офеня, загрузил лодку серебряными
деньгами, да и рванул посуху сквозь темную нору - в далекие края Внешней
Руси, а потом грозно въехал на большой двор, где первый пяток свиней
передавил сразу же. А потом, опамятовавшись, принялся командовать владельцем
скотного двора. Заодно принял он и командование Дунькой, поскольку
чудо-бобер, свистам послушный, для хозяина двора был свидетельством чудесных
способностей Бориса. Где, в чьей вотчине обреталось свинственное хозяйство
Черепегина - Дунька не вникал, порожним хрюком для него было слово
"Вологодчина". Хуже того, что уже наприключалось, все равно быть не могло.
Невозможно ему было дальше оставаться с фамилией Тюриков: с этой фамилией он
был к смертной казни через Римедиум приговорен, да еще он в самом Римедиуме,
не меняя докyментов, по щучьему веленью все человеческое общество порешил
(увезенные деньги после таких дел уже не в счет, да и какие это деньги -
серебро, не более того). Однако хозяин свинарни, увидевший седого офеню,
вылезающего из лодки с серебром да с бобром - от ужаса бухнулся гостю в
ноги: понял он, что приплыла за ним страшная черная лодка. Когда-то его в
детстве таковой пугали. Свиньи визжат, бобры свистят, оба взрослых сыночка
пьяные по лавкам, снохи в доме ни одной (все уже четвертый месяц как
разбежамшись по разным причинам, малых детей с собою поразобрамши). А у
Тюрикова громовой голос прорезался. И не только голос, а кое-какие
способности деликатного, что уж там таить, попросту колдовского свойства, но
этими Борис брезговал, оставлял до крайней нужды. Можно ведь и просто
стребовать с человечества, что тебе полагается! И вот потребовал он у своего
банкира, нынче хозяина - немедленного усыновления, мало того -
устаршенствления. Дабы и фамилию сменить без проблем, и первородство на
всякий случай получить - ежели пьяные детки, протрезвев, чего-нибудь
потребуют.
желанию: каждому по четверти двойной перегонки и по банке малосольных
венгерских огурчиков. Больше им ничего дано не было - ибо не просили они. А
вот Борис обрел первородство. Договорившись с хозяином, наскоро продал часть
образовавшейся передавленной свинины, заодно продал как лом немного
диковинного серебра, а чтоб ювелир лишних вопросов не задавал, у него же
прикупил царского золота. Уверовал Борис, что и в самом деле он и от щукочки
трах-бах, и все прочее, - то, о чем пелось в заветной песне легендарного
Дули Колобка, - он в полной мере трах-бах. Оформили они с приемным отцом
новую фирму: АОЗТ "Черепегин и сыновья", с ограниченной ответственностью
производившее лечебную свинину, с добавкой апельсиновой кислоты, а на заказ
так и лечебную поросятину с различными степенями гарантированной
диетичности. Сами же, попривыкнув к неизбежности совместного проживания,
стали каждые сутки в пять утра служить домашние молебны - примерно о такой
судьбе Борис и мечтал, еще в молодые годы, еще всего лишь сирым офеней топая
вдоль по Камаринской.
ждал: он, природный блондин, в одночасье стал сед, волосы его, прежде
прямые, теперь напоминали откованную лучшим среброкузнецом благолепную
шевелюру какого-нибудь древнего святого; так, бывает, седеют брюнеты,
редко-редко рыжие, а Борис был от рождения светловолосым арийцем. Отчего это
приключилось - быть может, знала безумная госпожа Фиш, но ее бывший офеня
старался не вспоминать. Ни про какую госпожу Фиш он никогда не слышал, ибо,
как и упомянутая госпожа, имя сменил. И вообще видел Борис нынче щук только
в ночных кошмарах. Зато себя видел в ближайшем будущем очень значительной
персоной.
Черепегина, и заложил в ней для своего Колобкова Упования радельню. "Я от
Кавеля ушел, но я до Кавеля дошел!" шептал он нынче, входя в нее и тяжело
бухаясь на пол перед обширным вращающимся крyгом, напоминавшим что-то вроде
арены с бегающими по краю превеселыми колобками: серебряными, ручного литья.
Не до конца осознавая, что именно он творит, уйдя от торговли с
киммерийцами, Борис превратился в законченного кавелита - более того, он
изобрел свой собственный толк ожидания Начала Света. Он-то знал, что таких
молясин, как у него получилась, даже в Киммерионе никто не делает. Поэтому в
правоте своего толка никаких сомнений он не имел. Да к тому же младшие его,
сводные братья-близнецы Черепегины, похожи были друг на друга как два
бильярдных шара. Впрочем, как два очень пьяных шара. По приказу Бориса они
впрягались в лямки невиданной молясины - и начинали бег по кругу, строго
соблюдая между собой половинную дистанцию окружности. Борис начинал гудеть
низким басом: "Я от Кавеля ушел...", а близнецы присоединялись хриплыми,
пропитыми дискантами. Старший Черепегин тоже подпевал. Дунстан только
посматривал из угла. Чтоб люди такой дурью маялись - он раньше не видел.
Бобры - другое дело.
понял: учение, которое он принесет миру, будет бессмертно - ибо сам он,
тогда еще Тюриков, смертен. Лишь идея, которая переживет своего смертного
создателя, достойна бессмертия. Дуля Колобок заботился о спасении своей
души, о ее уютном бессмертии - и поэтому оброненная им искра Истины так и
осталась всего лишь искрой. Столетия протлев в немудрящей песенке - а больше
от Колобка ничего достоверного не осталось - та же искра зажгла в уме Бориса
мысль подарить миру огонь "Колобкового упования". То, что у Черепегина
оказались одинаковые дети (чем не Кавели), осознал Борис как дополнительное
знамение, окончательное подтверждение мысли: "Я от Кавеля ушел, но я до
Кавеля дошел!" Ну, а сложить идею двух бильярдных шаров-колобков с идеей
Всеобъемлющей Молясины было уж совсем просто.
Лукерьи Киммерийской, вот тогда и врезались ему в память неведомо по какому
поводу произнесенные слова архимандрита: "Доказательства не нужны, если есть
вера". Борис обрел веру в свою правоту. Поэтому все доказательства
истинности своей веры лично для себя посчитал лишними: у кого веры нет, тот
пусть отслеживает факты. А фактов полным-полно: и то, что на Щуку набрел
именно тот, кто не торговал молясинами, и то, что лишь истратив все желания
до конца, Борис получил все желаемое (и духовное озарение в придачу),
словом, все, вплоть до дивно звучащего название новопросиявшего в своей
святости города Богозаводска. Но в мыслях Бориса это все никакого места не
занимало. Его волновало то, что побегав полдня, близнецы с ног валились. И
голос у них пропадал. А рычаги и оси в молясине слишком часто ломались,
лямки - рвались. Для укрепления молясины, как знал Борис, нужна чертова
жила, а ее тайным образом производил лишь один кустарь под Арясиным. Связи у
Бориса в тех краях были, но сунуться туда лично он пока не рисковал. Он
знал, что кустарь жилу эту продает не всем, и есть опасность прийти к
кустарю за товаром, а назад не придти вовсе. Или в таком виде прийти, что
станет тебе не до жилы.
приверженцев не ищет, они сами к ней придут. В средствах он тоже стеснен не
был; и жизненную цель, и средства к ее достижению он теперь обрел.
Получалось, что более других его заботит мелкий на первый взгляд пункт:
прочность колобковой молясины. В вечерних медитациях обкатывал Борис этот
вопрос и так, и эдак, и получалось все одно: правдами ли, неправдами, но
нужно было достать хотя бы два аршина чертовой жилы. Дабы первая, начальная
богозаводская молясина не ломалась в ближайшие годы.
подрядился некогда Борис выкрасть из Киммерии наследника престола.
Наследника он предоставить властям не мог, но мог предоставить бесценные
данные о его местонахождении. Вот пусть царю это доложат, а царь сам решает:
стоят ли такие сведения двух аршин чертовой жилы. Можно было, конечно,
нарезаться и на вариант пыточной камеры с вздергиваем на куске чертовой жилы
в финале, но торговый опыт был у Бориса уж настолько-то обширен, чтобы
купить все, что надо - впрочем, заплатив полную цену. Он-то собирался отдать
царю не что-нибудь, а всю Киммерию, весь полноводный Рифей, все сорок
каменных островов, Великого Змея, зачарованную улицу Подъемный Спуск,
клюквенные болота, кладбища мамонтов, огни Святого Эльма над Землей Святого
Эльма, наконец, пляску Святого Витта в банях и на кладбищах Земли Святого
Витта - а в обмен просил только два аршина особо прочного шнура. И уж как
наладить обмен, чтобы голова на плечах цела осталась - знал хорошо. Опыт
влезания в доверие к семье кружевниц Мачехиных, правильное ведение
переговоров с Золотой Щукой, ликвидация римедиумского гнезда
антигосдарственных элементов - все это было проведено Борисом совершенно
филигранно. Он верил в свое мастерство. Он полагал, что и нынче на пустяке
дело не сорвется. За целую Киммерию он просил, честное слово, недорого.