Чтение 69–й страницы книги ~Затеси~

Мурочки: не потревожил ли ее?

-- Да ложись ты, ради Бога, ложись! Что ты возишься? -- строго молвила
дама, и супруг ее снова заизвинялся, заспешил.

Дело кончилось тем, что мне пришлось помочь ему взобраться на вторую
полку. Поскольку были мы оба фронтовики, то как-то и замяли неловкость,
отшутились. Познакомились. Инвалид был известный архитектор, ехал с
ответственного совещания, жена его сопровождала, чтобы ему не так трудно
было в пути.

Долго не мог уснуть архитектор на второй полке, однако шевелиться
боялся, чтоб не потревожить свою Мурочку. И я подумал, что любовь, конечно,
бывает очень разная и, наверное, я ее понимаю как-то упрощенно, прямолинейно
или уж и вовсе не понимаю. Во всяком разе, такую вот любовь, если это в
самом деле любовь, мне постичь было непосильно.

Дуга

"Мода, она как корь, всех красной сыпью покроет", -- сказал пенсионер
Бахрушин, плюнул и пошел за избу в крапивные джунгли, чтоб уничтожить эту
вредную растительность и посадить на се месте полезные культуры: малину,
крыжовник и даже яблони.

Истинный сын сибирского таежного села, от веку привыкший сводить лес и
всякого рода живность, Бахрушин долго сопротивлялся садовому начинанию,
охватившему село, увиливал всячески от бесполезной, как ему казалось,
работы, говорил: "На что мне эти ягоды? Сроду сладкое не ел и исти не буду.
Мне подавай все горькое!"

На этом он и попался. Сосед, мастер столярной артели, по сговору с
женой Бахрушина угостил его настойкой, дождался, когда тот осоловеет,
спросил: "Как?"

Настойка была в меру горькая, приятная и крепкая. Бахрушин с простоты
душевной показал большой палец. Тогда сосед объявил, что настойка эта из
плодов и ягод его собственного сада. А жена Бахрушина уж тут как тут: давай
его ругать, убеждать, указывать на положительный пример соседа и других
пенсионеров.

Словом, заломали Бахрушина. Взял он лопату, топор, ушел в крапиву и
принялся рубить ее и выкапывать, ругаясь на всю деревню такими словами,
какие ни одна белая бумага не выдержит -- продырявится.

Но потом отчего-то примолк -- ни хрюку, ни звуку. Анна мгновенно
насторожилась, заподозрила, что муженек ее бросил полезный труд, перелез
через заплот и улизнул в магазин: плоды-то в саду еще когда вырастут да
назреют для настоек, а в магазине уж все готово, привезли красное вино с
нездешним, каким-то собачьим, названием: "Мицне".

Подозрения ее на этот раз оказались напрасными. Просто в гуще зарослей
Бахрушин находил много всякого добра, больше всего бутылок. Он их собирал в
мешок и прятал в сараюху, чтобы потом вымыть в речке и сдать. Попадались
подковы, гайки, веретешко, черное от сырости, со сгнившим хрупким острием
встретилось, пестик и ступа, много бабок костяных попадалось, нашелся даже
панок, налитый свинцом. А в углу огорода, прислоненная к избе, стояла дуга,
уже до оглобельных желобков впаявшаяся в землю. Бахрушин поднял дугу, хотел
было через заплот бросить, по раздумал, опустился на завалинку и притих.

Колечко на дуге заржавело, а краска почти не отцвела. Краску эту
выменяли когда-то у маньчжур-китайцев за три мешка пшеницы. Маньчжурцы эти
-- народ мастеровой, хотя и мелкий -- вместе с башмаками и мотыгой два пуда,
-- смеялись местные зубоскалы, -- в красках и разных хитрых штуковинах
крепко маракующий. На дуге вкось полосы: зеленая в ладонь шириной, а голубая
и красная -- в палец. Эти рядом -- красная и голубая, а зеленая вроде бы как
козырная промеж них, и сверху лаково блестит все.

Делал дугу ссыльный поселенец, умевший, как говорили про него, не
только строгать, но и слышать дерево. Бахрушин видел топорище, сделанное
этим поселенцем, -- хоть в музей ставь.

Дуга предназначалась не для работы, а для выездов, и оттого она была
так легка, изящна и нарядна. Время, дожди и крапивная прель не разогнули ее,
только почернели концы дуги от земли и выбелился под дождем круто и нравно
загнутый верх ее, а все остальное светилось и играло, как и прежде,
празднично, ярко, с вызовом.

-- Чего уставилась? -- спросил Бахрушин жену свою Анну, тихо
пробравшуюся в огород. -- Не узнаешь? Мы ведь под этой дугой венчаться
ездили!..

Видя, что муж ее чем-то растревожен, что с таким настроением он, чего
доброго, может и в самом деле через забор махнуть, Анна беспечно заявила,
мол, сейчас еще лучше жить стало: в загс молодые на легковых машинах ездят
-- весело, быстро и красиво!

-- А мне-то что! -- вдруг разъярился Бахрушин, человек в общем-то
добрый и бесхарактерный. -- И пусть себе ездят на своих машинах! Пусть свои
яблоки и груши растят!

Он бросил лопату и не через заплот, а воротами решительно покинул двор.

Явился он вечером, с песнями. Анна, долго искавшая его по всей деревне,
подтягивала мужу: "Кончил, кончил курс науки и в дом родителей попал..."
Пели они ту самую песню, которая так хорошо получалась у них в молодости.

Дуга до сих пор лежит у Бахрушина на сарае, а под окнами за избой, на
взопревшей земле растут немыслимо высокий малинник да две яблоньки. Нынче
они уродили первые яблоки, до того горькие, кислые, что от них сворачивает
набок скулы и вышибает слезу из глаз.

Игра

Мальчишки гоняли по тротуару шайбу. Она щелкала звонко, летала легко и
отчего-то крошилась.

Я приблизился и увидел: мальчишки играют пряником, какие в детстве нам
давали по праздникам, и, бывало, прежде чем надкусишь пряник, долго
слизываешь с него сладь, застывшую разводами, пятнами и лунками.

Пряник походил на маленькую далекую луну и так же, как луна, был манящ,
недоступен и призрачен.

Экзотика

У всего экзотического две меры восприятия.

Когда наши корабли прибыли в Индонезию с дружеским визитом и пригласили
на угощение здешних жителей -- тех привели в восторг красные яблоки со
стола, и они танцевали, держа их в высоко поднятых руках.

А уроженец самой экзотической страны, знаменитый футболист бразилец
Пеле, сойдя с самолета в Подмосковье, с восторгом прошептал, увидев наш лес:

-- БерьЕза!

Тоска

Растаял мокрый снег.

Осталось на стекле приклеившееся птичье перышко. Смятое. Тусклое и до
боли сиротливое. Может, птаха малая стучала ночью клювом по стеклу,
просилась в тепло, а я, тугой на ухо человек, не услышал ее, не пустил. И
перышко это, как укор, белеет на стекле.

Потом обсушило солнцем стекло. Унесло куда-то перышко. А тоска
осталась. Должно быть, не перезимовала птичка, не дотянула до тепла и весны,
вот сердцу-то и неловко, печально. Залетело, видать, в меня перышко.
Прилипло к моему сердцу.

Современный жених

На свадьбе говорили: живите дружно, делите горести и радости пополам.

-- Радости и без жены хороши! -- ответствовал современный жених.

Нет, правильно!

Дитем я еще был, услышал по радио песню и по врожденной привычке с утра
до вечера мозолил ее. Мне очень нравились красивые, непонятные слова: "Средь
шумного бала, случайно, в тревоге мирской суеты..." Далее я слов не запомнил
и о мелодии не заботился.

Иду я, значит, из школы по снежным убродам и все под нос себе повторяю:
"Средь шумного бала, случайно..."