он несколько раз назвал меня Маргариткой, что побудило мисс Дартл снова
вмешаться в разговор.
она. - А почему он вас так прозвал? Может быть, потому, что, по его мнению,
вы... Э... молоды и наивны? Я ничего не смыслю в таких вещах.
объяснений и радуюсь, что их получила. Он считает вас молодым и наивным... И
вы его друг? Чудесно!
Стирфортом посидели еще с полчаса у камина, вспоминая Трэдлса и других
школьников Сэлем-Хауса, а затем вместе отправились наверх. Комната Стирфорта
была смежной с моею, и я заглянул туда. Она была очень комфортабельна -
всюду мягкие кресла, скамеечки для ног, подушки, вышитые рукою его матери,
не забыта ни одна вещь, которая могла бы украсить комнату. А с портрета на
стене смотрело на своего любимца красивое лицо матери, словно ей доставляла
какое-то удовлетворение мысль, что, хотя бы с портрета, она может следить за
ним, когда он спит.
гардины на окнах были задернуты, придавая комнате очень уютный вид. Я
опустился в большое кресло у камина, размышляя о счастливой своей судьбе, и
довольно долго услаждал себя этими мыслями, как вдруг увидел над каминной
доской портрет мисс Дартл, устремившей на меня горящий взгляд.
Художник не изобразил шрама, но его дописал я, и он то появлялся, то
исчезал: по временам; он выделялся только на верхней губе, как это было за
обедом, а иногда растягивался во всю длину раны, нанесенной молотком, -
таким я видел этот шрам, когда она приходила в страстное возбуждение.
другом месте. Чтобы от нее избавиться, я поскорей разделся, погасил свечу и
лег в постель. Но и засыпая, я не мог забыть, что она здесь и смотрит на
меня вопросительно: "Это и в самом деле так? Мне хотелось бы знать". А когда
я проснулся среди ночи, оказалось, что во сне я допытывался у всевозможных
людей, в самом ли деле это так или нет, но решительно не знал, что я имел в
виду.
ГЛАВА XXI
поступивший к нему на службу, когда тот начал заниматься в университете; он
казался образцом респектабельности. Среди лиц, занимающих такое же
положение, мне кажется, нельзя было и сыскать более респектабельного
человека. Он был молчалив, двигался неслышно, был очень солиден, почтителен,
внимателен, всегда находился под рукой, если в нем нуждались, а если не
нуждались, никогда не появлялся поблизости. Но его притязания на уважение
основаны были главным образом на респектабельности. У него были отнюдь не
выразительное лицо, негнущаяся шея, круглая и очень твердая на вид голова;
волосы он стриг коротко, и они словно прилипали к вискам: он отличался
вкрадчивым голосом и своеобразной манерой произносить звук "с" так
отчетливо, что, казалось, этот звук встречался в его речи чаще, чем у всех
остальных людей; однако и эта особенность, как и все другие, ему присущие,
придавали ему самый респектабельный вид. Если бы нос у него был трубой, то и
тогда ему удалось бы сделать эту трубу респектабельной. Казалось, он
распространял вокруг атмосферу респектабельности и чувствовал себя в ней
уверенно.
столь он был респектабелен до мозга костей. Никому не могла бы прийти в
голову мысль облечь его в ливрею - столь неописуемо респектабелен он был.
Поручить ему какую-нибудь черную работу значило бы неумышленно нанести
оскорбление чувствам самого респектабельного человека. И я заметил, что
служанки в доме чувствовали это интуитивно и всегда исполняли такую работу
за него, а он в это время прохлаждался в буфетной за чтением газеты.
и это его свойство, как и все другие, только придавало ему больше
респектабельности. Даже то обстоятельство, что никто не знал его имени,
казалось, способствовало его респектабельности. Ровно ничего нельзя было
возразить против его фамилии Литтимер, под которой он был известен. В самом
деле: повешенного могли звать Питером, а каторжника - Томасом, но "Литтимер"
звучало так респектабельно.
почтенного понятия респектабельности, но в присутствии этого человека я
чувствовал себя совсем юнцом. Его возраст мне трудно было определить, но и
это обстоятельство было ему на пользу по тем же основаниям - его физиономия
была столь бесстрастно респектабельна, что ему можно было дать и пятьдесят
лет и тридцать.
комнату с водой для бритья, - обидный намек, - и моим платьем. Раздвинув
полог у кровати, я мог убедиться, что респектабельность его сохраняет
обычную свою температуру и из уст его даже не идет пар, несмотря на
восточный январский ветер; мои башмаки он поставил в первую танцевальную
позицию и, сдунув пылинки с моего фрака, положил его, как ребенка.
самые респектабельные охотничьи часы, какие мне приходилось видеть,
придержал большим пальцем пружинку, дабы крышка поднялась не слишком высоко,
заглянул в них, будто советуясь с устрицей-оракулом, затем защелкнул и
сообщил, что половина девятого.
себя хорошо?
степени. Всегда холодные, сдержанные, осторожные оценки.
девять часов. Хозяева завтракают в половине десятого.
извиняясь, что осмелился меня поправить, переступил порог и так деликатно
притворил за собой дверь, будто я только что сладко заснул, а от этого сна
зависела вся моя жизнь.
больше, ни слова меньше. И как бы накануне вечером я ни вырастал в своих
собственных глазах и каким бы зрелым мужем ни становился благодаря дружбе со
Стирфортом, доверию миссис Стирфорт и беседам с мисс Дартл, но в присутствии
этого респектабельного человека я неизменно "вновь делался ребенком", как
сказано у одного из наших малоизвестных поэтов.
обучать меня верховой езде. Он достал для нас рапиры, и Стирфорт стал давать
мне уроки фехтования; принес перчатки, и я начал брать у того же учителя
уроки бокса. Меня не очень печалило, что Стирфорт узнает о моей неопытности
во всех этих науках, но я ни за что не решился бы обнаружить отсутствие
сноровки перед респектабельным Литтимером. У меня не было никаких оснований
полагать, будто сам Литтимер знал толк в подобных искусствах, ни одним
взмахом своих респектабельных ресниц не давал он мне повода сделать такое
заключение, тем не менее, если он присутствовал во время наших упражнений, я
чувствовал себя совсем желторотым и самым неопытным из смертных.
момента он произвел на меня особое впечатление, а также - в связи с
дальнейшими событиями.
того, кто пребывал в таком восторженном состоянии, как я, и все же я имел
возможность еще ближе узнать Стирфорта и сотни раз еще больше восхищаться
им, а потому мне казалось, будто я живу у него значительно дольше. Он
обращался со мной как с игрушкой, но, пожалуй, такая смелая манера нравилась
мне больше, чем любая другая. Она напоминала мне о прежних наших отношениях
и как бы являлась естественным их продолжением; она служила доказательством
того, что он не изменился, и благодаря ей я мог не сравнивать наши
достоинства и не взвешивать мои притязания на дружбу с ним на равной ноге, а
самое главное было то, что только со мной он обращался так непринужденно,
тепло и сердечно. В школе он относился ко мне совсем иначе, чем к другим
ученикам, и теперь я с радостью готов был верить, что ни к одному из своих
приятелей он не относится так, как ко мне. Я верил, что я ближе ему, чем
любой его приятель, и чувствовал сильную, глубокую к нему привязанность.
колебался, брать ли с собой Литтимера, но в конце концов оставил его дома.
Сия респектабельная особа, неизменно с полным бесстрастием относившаяся к
своей участи, уложила в маленькую коляску, которая должна была доставить нас
только до Лондона, наши саквояжи таким образом, что они могли не бояться
толчков в течение многих столетий; мое скромное даяние было принято этой
особой с невозмутимым спокойствием.
друга очень ласково выслушала изъявления моей признательности. Последнее,
что я увидел, было бесстрастное лицо Литтимера, выражавшее, как мне
почудилось, молчаливую уверенность, что я еще совсем юнец.
знакомые, старые места. Мы отправились туда в почтовой карете. Помнится,
подъезжая к гостинице по темным уличкам Ярмута, я так тревожился, понравится
ли он Стирфорту, что был рад даже тому, что Стирфорт назвал городок
Адамов Григорий
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Володихин Дмитрий