бумаги, быстро проходил из одного кабинета в другой. Он сидел и смотрел на
окно. Это было единственное живое пятно среди этих стен. Он видел, как оно
мутнело: из белого и золотистого становилось голубым, потом синим, потом
фиолетовым. Когда оно стало совсем черным, через стеклянную дверь вошла
медлительная седая дама, похожая на Екатерину Великую, открыла что-то на
стене и повернула выключатель. Зажглись голубые незабудки, и зеленые
скользкие стены матово залоснились и полиловели. Еще через час кабинеты,
как по команде, опять открылись и выпустили новый поток сотрудников. Но
теперь это уже были плащи, коверкот и кожа. А навстречу этому потоку тек,
шурша, другой - тоже прорезиненный, коверкотовый, кожаный. Снова открылись
и закрылись кабинеты. Черное окно вдруг вспыхнуло ярким зеленым светом, и
Корнилов увидел в нем сияющую призму фонаря и черно-синие чуткие острые
листья тополей. Где-то пробило десять, потом одиннадцать. Потом наступила
пустота, потом сразу пробило час. Он было вскочил, но его ударило в грудь,
он ойкнул, сиденье под ним щелкнуло, и он сел на пол. Все тело
разламывалось. Было больно дышать. Ведь он часов двенадцать просидел
скрючившись. Он оперся рукой об пол, встал, растянулся, прижался к стене,
откинул голову и распял руки. Так он простоял минут десять, и его
отпустило. Он отошел к окну и сел на подоконник. Часовой молча глядел на
него через стеклянную дверь. Это был уже не тот часовой, того уже давно
сменили. И скоро часовой, коридор, стеклянная дверь исчезли. Что-то
большое, горячее, праздничное охватило Корнилова. Он стоял на эстраде,
кругом горели прожектора, гремел оркестр, а кто-то махал руками и ликующе
скандировал:
по коридору одни туда, другие обратно, а над ним стоял Хрипушин и тряс его
за плечо.
опять ломило. Хрипушин завел его в кабинет, усадил на диван. Посмотрел,
покачал головой: "Хорош, ну хорош!" Позвонил куда-то и приказал принести
чаю покрепче.
по-человечески. - Заболел, что ли?
Гретхен из старой немецкой книжки, поставила на край стола поднос и стала
составлять стаканы.
кивнула головой и вышла. - Вот бери чай и пей. Пей. Пей, пей, он горячий.
Совсем ведь зашелся, - он прошелся по кабинету. - Умная у тебя голова, да
дураку досталась! Что, не так? - Корнилов что-то хмыкнул. - Теперь видишь,
кого ты хотел прикрыть. А? Отца благочинного! Вот он и покрыл тебя, как
хороший боров паршивую свинью. Ты хотел выказать свое благородство, а ему
на твое благородство, оказывается, - тьфу! Плюнуть и растереть. Эх, вы! Ну
что, скажи, ты хотел этим доказать, ну что?
Вот бери бутерброды, пей чай и закусывай. Эх, и загремел бы ты сейчас лет
так на восемь в Колыму, где закон - тайга, а прокурор - медведь. Слыхал
такое? Ну вот, там бы на лесоповале услышал. Да ешь ты, ешь скорее. Еще
писать будем.
показаниям. И признание. Простите, мол, меня, дурака. Кругом виноват,
больше не повторится. Ну если и после этого ты слукавишь, сукин сын! Ну
если ты слукавишь! Тогда уж лучше и в самом деле не живи на свете! Органы
раз тебе простили, два простили, а на третий раз главу прочь! Вот так! Ну
что ж ты чай-то не пьешь? Пей!
напишешь. А пока вот тебе лист бумаги, садись к столу и пиши. - Он
подумал. - Так! Пиши вот что: "Настоящим обязуюсь хранить, как
государственную тайну, все разговоры, которые велись со мной сотрудниками
НКВД. Об ответственности предупрежден". Подписывайся. Число. Запомни, в
последний раз расписываешься своей фамилией. Теперь у тебя псевдоним
будет. И знаешь какой? "Овод". Видишь, какой псевдоним мы тебе выбрали.
Героический! Народный! Имя великого революционера, вроде как Спартака.
Такое имя заслужить надо! Это ведь тоже акт доверия! Давай пропуск
подпишу. А теперь вот еще на той повестке распишись. Тоже: "Корнилов".
Где-нибудь переночуешь и придешь завтра в одиннадцать как штык! Прямо к
полковнику. Вот увидишь, какой это человек. Честно будешь работать - много
от него почерпнешь. Он ученых любит. Ну, спокойной ночи. Иди!
вздумай теперь еще финтить. Ведь к кому тебя полковник пошлет, ты не
знаешь, так? А без проверки он тебя теперь не оставит. Он десять раз тебя
проверит, понял?
не будет! Иди! Спокойной тебе ночи!
уж вспоминал? Что такое? Вот тут и вспоминал. Ах да, да. "Я верил вам, как
Богу, а вы мне лгали всю жизнь". Да, да! Вот это самое, я верил вам, а вы
мне лгали".
дорогу он сидел скорчившись в уголке автобуса и думал: только бы добраться
до гор, до палатки, до койки и рухнуть костьми. Там у него есть еще
бутылка водки. И чтоб никто не приходил, ничего ему не говорил, ни о чем
не спрашивал ни сегодня, ни завтра утром, никогда. Ему ничего и никого не
было жалко, он ни в чем не раскаивался и ничего не хотел. Только покоя!
Только покоя! Его как будто бы уже обняло само небытие - холодные,
спокойные волны его. Недаром же Стикс - не пропасть, не гроб, не яма, а
просто-напросто свинцовая, серая, текучая река. Он был уверен, что
окончательно погубил Зыбина: дал такую бумагу, а потом, после правки
полковника, переписал еще раз и подгонял под материалы дела. Но и на это
ему было наплевать. Он понимал и то, что теперь его собственный конец не
за горами, но и это совершенно его не трогало. Может быть, потому, что
болевые способности исчерпались, может быть, потому, что это было
неизбежно, как смерть, а кто же думает о смерти?
этот дождь он и заснул. Проснулся среди ночи и увидел, что около двери
кто-то стоит, но ему никого было не надо, и он затаился - опять закрыл
глаза и задышал тихо и ровно, как во сне. И верно, заснул. И опять сон был
тихий, без видений. Проснулся он уже утром. В целлулоидовое желтоватое
окно жгуче било солнце. Перед экспедиционными ящиками, положенными друг на
друга, стояла Даша, смотрелась в зеркальце для бритья и закалывала волосы.
Рот ее был полон шпилек. Аккуратно сложенное пальто лежало рядом на другом
ящике. Она увидела, что он проснулся, и сказала, не поворачиваясь:
зачем тут Даша? Откуда? Но почему-то очень испугался.
кивнула на циновку в углу.
обжигала глаза.
подошла, пощупала лоб, вы весь мокрый. Я подумала: вот случится с вами
что-нибудь, и воды подать даже некому.
или говорить. Он не знал даже, рад он ей или нет.
говорил, не помните?
помянули, а перед утром затихли совсем. Тут я и заснула. - Он сделал
какое-то движение. - Нет-нет, лежите, лежите. Я сейчас за врачом сбегаю.
знаете? Как же вы тогда к нему ехали?
попрощаться. У меня уже билет.
очень, очень печально. "Ну, значит, все, - подумал он. - Она уедет, и ни о
чем не придется ей рассказывать".
вы и вырвались от всех этих дядей Петей и Волчих. Увидите Москву. Будете