Чтение 69–й страницы книги ~Смерть в Киеве~

-- Если ты уверен, тогда надо добавить три слова: "Идем через Чагар".

-- Почему через Чагар? -- поразился он.

Василий Николаевич тоже повернулся ко мне, насторожился.

-- По Мае не поплывем. Хватит.

-- А как же с обследованием? -- разочарованно спрашивает Трофим.

-- Останется незавершенным. Весною попробуем на резиновых лодках, мне
кажется, на них будет надежнее, нежели на плоту.

-- Если на следующий год снова начинать, то лучше нам плыть до конца. У
нас есть опыт, да и река здесь полноводнее, меньше риску.

-- Не слишком ли ты надеешься на себя?

-- Надо кончать с Маей.

На таборе залаяли собаки. Бойка и Кучум перемахнули вплавь мутный
Эдягу-Чайдах, бросились вверх по реке.

Неужели Улукиткан? Как, должно быть, взволновался он, услышав лай
собак, и как радостно забилось его сердце, утомленное тревогой за нас!

Мы стоим на берегу, захваченные ожиданием.

После дождя все умылось, и цепенеющий сонный воздух окутывает землю.
Чувствуется, солнце уже спустилось к горам, и от этого становится еще
холоднее и неприветливее.

И вот знакомый окрик волнует слух:

-- Мод... мод... мод...

Видим, как из тайги показывается рогастый олень. На нем -- Улукиткан.
Мы сразу узнали его по сгорбленной спине, по бердане, торчащей кверху дулом
из-за левого плеча, по тому, как покачивается он в седле в такт торопливым
шагам учага. Караван еле поспевает за ним.

Следом появляется и Лиханов.

Улукиткан сворачивает вправо, перебредает речку и, соскочив с оленя,
подходит к нам. Теперь он кажется стареньким-стареньким -- от тяжелого и
долгого пути. Но в глазах радость.

Старик стаскивает с головы свою убогую шапчонку, вытирает ею потное
лицо и, немного успокоившись от быстрых шагов, говорит:

-- Меня может Обмануть злой дух -- Харги, дикий зверь, даже друг, но
сон не обманет. Я же говорил, обязательно живой придешь на Эдягу-Чайдах.
Теперь ты должен верить старику, что Мая худой речка, что нам лучше вместе
аргишить, делать один след.

Мы здороваемся. Все рады, что снова вместе.

-- Ты прав, Улукиткан, нам не нужно расставаться. Когда с нами нет тебя
-- мы словно в чужой стране.

Я мысленно даю себе клятву не отпускать от себя больше старика.

Следом за Улукитканом на косу выходит Лиханов. На его почти черном
скуластом лице отпечаток нелегкого пути, бессонных ночей, а на одежде он
принес запах рододендронов и стланиковых чащ.

Вряд ли когда-нибудь здесь, на устье Эдягу-Чайдаха, собиралось такое
беспокойное общество. Мы помогаем проводникам развьючить оленей, отпускаем
животных на корм. Ужинать забираемся в палатку.

-- Как дальше ходить будем? -- спрашивает Улукиткан, не отрывая губ от
блюдца.

-- Через Чагар.

-- Пусть олень два-три дня отдохнет, потом хорошо пойдем, -- отвечает
он.

-- Пройдем ли? Ты знаешь проходы?

-- Тут никогда не ходил, но старый люди говорили, что от устья
Эдягу-Чайдах по второму ключу можно подняться на хребет. Только вперед нам
надо маут делать, свой мы потеряли, а без него Баюткана не поймаешь, и
олочи, видишь, совсем кончал, надо подошву добывать, да и потники попрели,
менять будем.

-- Из чего же ты будешь делать маут? Из веревки? Он пренебрежительно
посмотрел на меня.

-- Ты разве видел маут из веревки? Надо искать большой сокжой, тогда
все будет: и подошва, и нитки, и потники. Сейчас время жирного мяса, хорошей
шкуры, а лист упадет, сала не останется и шкура испортится. Вот и надо
торопиться, охота уходит.

-- Куда же ты пойдешь?

-- Вверх по Эдягу-Чайдах есть старый наледь, там надо искать сокжоя.

-- Ты думаешь, на наледи удача будет?

-- Если глаза есть -- можно не думать. Где отдыхает зверь -- там
остается шерсть; где ходит он -- обязательно найдешь след; где кормится --
будет примят ягель. Все это мои глаза видели там сегодня.

-- Меня возьмешь в помощники? -- спрашиваю я, заранее зная его ответ.

Старик хитро смеется, кивая головою.

-- Пойдем, места там много, кому-нибудь зверь попадется. Утро бы. не
прозевать, -- и он что-то додумывает, озабоченно мнет свою реденькую
бороденку.

Мы допиваем чай и на этом заканчиваем свой пир. Меня уже зовет, волнует
завтрашний день. Перед сном мы выбираемся из палатки подышать свежим
воздухом. Над лагерем, над облитыми лунным светом горами -- ночь. Тайга
дремлет в тени. Вдали, в полосе прозрачного воздуха, видны кружевные узоры
береговых утесов. Где-то выше зазывно поет хрустальный ручей да за
наносником, где пасется стадо, о чем-то гутарят бубенцы.

-- Видел? -- сказал Улукиткан, показывая рукою на запад, где только что
небо пробороздил метеорит. -- Это хорошая примета, удача нам будет.

Утро входило в свои права медленно. Жидкий полусвет поднимался меж
деревьев, стучали дятлы, назойливо пищала в чаще какая-то пичуга. Гуси,
пролетая над стоянкой, подняли тревожный крик. Лагерь пробудился. Улукиткан
давно встал и ушел за оленями.

Трофим остается в лагере с Николаем. Они будут держать дымовой костер
на случай появления самолета, напекут лепешек и займутся починкой вьючного
снаряжения. А Василий Николаевич после того, как туман поднимется, выйдет на
одну из правобережных вершин, ниже устья Эдягу-Чайдаха, и оттуда осмотрит
горы, сделает зарисовки горизонта и постарается проследить Маю: куда она
уходит -- и не понижаются ли дальше горы?

Не представляю, что сейчас делается в штабе экспедиции?! После
неудачных попыток обнаружить нас с воздуха усилят наземные поиски.
Догадается ли Плоткин искать нас с устья Маи, и не пошлет ли он людей по
нашему пути от Кунь-Манье?

В десять часов мы с Улукитканом покидаем лагерь. С нами пять оленей и
Кучум. Туман, как молоко, растекается по широкой долине, редеет.

Идем вверх по долине Эдягу-Чайдаха. Необозримые стланики. Они то лежат
сплошным покровом по болотистой почве, то карабкаются по склонам в вышину,
то расплескиваются волнами по отрогам Чагарского хребта. Лиственничная тайга
здесь поредела, не выдерживает конкуренции.

Обоснует ли когда-нибудь человек тут, в глухомани, свое жилье, и
назовут ли его дети этот печальный пейзаж, вправленный в низкое серое небо,
своей родиной? Кто-то совершит этот подвиг, но -- не скоро.

Стланики теснят нас к реке. В поисках проходов мы перебредаем холодный
Эдягу-Чайдах. Улукиткан подбадривает пятками своего верхового оленя, явно
торопится.

С неба сваливается мелкий дождь. Налетает ветер. Он словно во хмелю
дует то снизу, то сверху. Мы сворачиваем по ключу влево, находим хороший
ягель и там разбиваем стоянку под кронами лиственниц.

Вечереет.

-- Однако, ветер всем разболтал, что мы тут, -- говорит Улукиткан
убежденно и зябко вздрагивает от сырости.

-- Может, спустимся километра два и там заночуем? Какая охота по дождю.

Старик смотрит по сторонам, прислушивается к шелесту стекающей по хвое
влаги, поднимает голову, окидывает прищуренным взглядом волнистую кровлю
неба.

-- Еще никто не знает, что будет через час, -- заключает он. -- Если
дождь не перестанет -- ночевать пойдем ниже.

Мы ждем. Минуты капают медленно. Замечаю: лицо Улукиткана светлеет от
какой-то догадки. Неужели старик предчувствует перемену погоды? По каким
признакам? Мне тоже хочется сделать открытие. Напрягаю зрение, слух, но,
увы, кроме падающего дождя, ничего не замечаю. Ему кажется, что и я уже
догадался о перемене. Так сытому кажется, что все люди сыты. Он молча
развязывает кожаную сумочку, начинает копаться в патронах, выбирая самый
надежный для первого выстрела.

-- Ты пошто не собираешься, не хочешь идти зверя караулить? --
спрашивает он, выглядывая из-под брезента.

-- Как не хочу?! Но ведь дождь идет. У старика поднялись брови.

-- Ты мала-мала думай: сперва дождь падал тяжело, как на дырявый
барабан, а теперь, слушай, хорошо шумит, значит, скоро кончится. Э, беда,
глухой в тайге!

-- Не обижайся, Улукиткан, ты в лесу родился, вырос и прожил более
восьмидесяти лет, а я ведь здесь, по сравнению с тобой, всего лишь юноша.
Поживу столько, может, и научусь чему-нибудь.

-- Нет, -- говорит он категорически. -- Сколько ни бей оленя, он
сохатый не станет. -- И Улукиткан, подогнув под себя ноги, нахохлился от
досады, как голодный сыч.

Я молчу. Дождь падает на землю звучно, словно не на листья, не на мох,
а на жесть, и я удивляюсь, почему не заметил этого раньше.

Туча еще не успела сбросить последний груз, как выглянуло солнце.
Тысячи разноцветных фонариков вспыхнули в зеленой чаще. Появились комары, на
кормежку прибежала белка. Рядом предсмертно пропищала мышь. Высоко парит
остроглазый беркут, караулит добычу.

Мы собрали оленей, привязали их возле стоянки. Натаскали на ночь дров.
Принесли воды для ужина. Теперь можно отправляться на охоту.

-- До наледи пойдем вместе, а там смотреть будем, -- говорит Улукиткан,
натягивая на свои узенькие плечи вывернутую вверх шерстью старенькую дошку и
подпоясываясь ремнем.

Я не свожу с Улукиткана взгляда. Где-то далеко впереди его мысли. От