Чтение 69–й страницы книги ~Красные щиты~

- Корону.
Трое рыцарей вскочили с мест, гремя мечами. Только Вальтер фон Ширах
остался сидеть за столом, подперев кулаками подбородок и глядя перед
собой, словно не видел ни своих соратников-тамплиеров, ни князя
сандомирского. Глаза его были задумчивы, рыжеватая окладистая борода,
отпущенная по новой моде, золотилась в свете лучин. Время от времени он
покашливал.
- А помнишь, князь Генрих, - сказал он погодя, - как ты приносил клятву
Бертраму де Тремелаи? Разве ты клялся на короне?
- Нет, я клялся на мече.
- Так обнажи меч и ударь на нас!
- Не могу. Я клялся в верности ордену. Кроме того, вы мне понадобитесь.
- Но не теперь.
- Значит, я должен идти один?
- Да, князь.
- Я вам это не прошу.
- И мы не простим.
- Ну что ж, обещаю: я пойду на пруссов!
- Обещаешь. Но пойдешь ли?
- Увидите. Не вам упрекать меня в малодушии!
- Послушай, князь, - сказал Эгидий. - И мысли твои, и речи весьма для
нас обидны. Мы оскорблены. Ты знаешь, мы здесь трудимся не для кесаря, не
для папы. И над кесарем и над папой стоит тот, кому подчиняются и кесарь и
папа: бог! Мы трудимся ради мира божьего и ради братьев наших. Нам
безразлично, кто сядет на краковский престол. Даже если это будешь ты, наш
благодетель.
- Но ведь вам это выгодно!
- Неизвестно, что для нас важней и в чем наша выгода. Пребудь с
господом, князь сандомирскнй!
Все встали.
- Я не останусь тут на ночь, - сказал Генрих. - Герхо, вели подать
коней!
Они вышли во двор. Темень стояла, хоть глаз выколи. И вдруг где-то
далеко за опатовскими полями вспыхнул огонек. Он разгорался, сверкал,
обрастая алыми языками. За ним второй, третий. И в стороне Свентокжиских
гор что-то загудело, будто ветер буйный, - это били в бубны. Потом
послышались крики, вспыхивая и угасая, как искры. И по всей опатовской
округе, на горах, в лесах, в рощах, загорелись костры. Коралловыми
ожерельями окружили они поля, а в лесах все громче, все напористей
рокотали бубны. И отдаленный гул людских голосов надвигался все ближе в
ночном мраке.
По сандомирской дороге мчались всадники с факелами, стрелой пролетая
мимо темных опатовских строений. Ни один огонек не зажегся им в ответ,
тамплиеры велели погасить даже лучины. Генрих придержал коня у паперти
храма, - казалось, то стоит бамбергская конная статуя святого Георгия,
которому мастер придал лицо князя сандомирского. Долго смотрел Генрих, как
подымается вся округа, как несутся гонцы с вестью, возможно, сулящей ему
славу, осуществление его мечты. Генрих пробуждался от долгого сна, теперь
он мог сказать:
- Наконец-то!
Белые плащи крестоносцев скрылись в обители. Только Вальтер фон Ширах,
старый товарищ, немного постоял во дворе. Но вот и он направился к двери,
с грустью молвив:
- Делай, что задумал! Бог в помощь, Генрих!

31

В просторных лугах на правом берегу Вислы стали лагерем рыцари и
ратники, созванные Генрихом и Казимиром. Куда ни глянь, всюду шатры,
повозки, костры да рогатки и заставы, ибо каждый род расположился
отдельно. Из замка многолюдный лагерь был виден как на ладони. Собралась
там вся сандомирская знать, и хотя объявлено было только о походе на
пруссов, которые-де готовятся напасть на сандомирское княжество, однако
многие подозревали, что пруссы - всего лишь предлог. А кое-кто победней с
вожделением поговаривал о Кракове и о Познани, городах торговых, богатых.
Находились и такие, которым мерещился Киев.
Особенно хороша была дружина Вита из Тучемп, самого могущественного
среди приверженцев Генриха, - уступал он только Яксе и Святополку. Но те
еще не явились - выпущенные Казимиром на свободу, они отправились в Мехов,
чтобы привести свое войско. Дзержко, брат Вита, привел отряд каких-то
чудных воинов, вооруженных огромными луками, - по целым дням они
упражнялись в меткости, стреляя на лету голубей, куропаток и даже простых
ворон. Косоглазые, устрашающего вида лучники Дзержко напомнили Генриху и
его друзьям свирепых обитателей Дамаска. Печенеги то или хозары? И где их
Дзержко раздобыл? - спрашивали себя оба князя, с опаской поглядывая на
этих дикарей.
Генрих и Казимир проехали по лагерю. Вильчекосы подрались с Хоромбалами
из-за каких-то сухих щепок на подпалку. И те и другие толпой окружили
князя, требуя разобрать их спор. На следующий день было назначено
выступление, и Генрих досадливо морщился, слушая их жалобы и взаимные
попреки. Однако надо было навести в лагере порядок - у Генриха еще стояли
в памяти свары иерусалимских военачальников.
Розоватые дымки костров медленно плыли в безоблачном небе. Слышались
крики, песни, кое-где били в бубны. Особо расположились лесовики,
вооруженные пращами, дубинками и луками, ребята могучие, как медведи.
Своего вождя у них не было, подчинялись они только князю, ели сырое мясо,
запивая его горьковатым, хмельным медом лесных пчел, и держались в стороне
от всех. Миколай Богория из Скотников тоже привел неплохой отряд, а за ним
стояли сандомирцы, любимая Князева дружина, которую Генрих сам обучал
мусульманскому и немецкому ратному строю еще в те времена, когда была жива
Юдка. В серебряных шлемах, вооруженные до зубов, с мечами в кожаных
ножнах, и кони под ними добрые, один в один из княжеских табунов
отобранные. И у всех крепкие круглые щиты - гордость Генриха, - обтянутые
темно-красной кожей, привезенной из Византии, и сверкающие медными
гвоздиками и бляхами - любо взглянуть. Виппо не раз сердился на князя за
эту прихоть, слишком уж дорого она обходилась. Но князь отвечал, что для
своих воинов он скупиться не может, тем паче, что все вооружение - их
собственное, только щиты от казны.
Октябрьское солнце сияло в чистом, без единого облачка, небе. Генрих,
Казимир, Виппо, Герхо, Лестко, Смил из Бжезя и кастелян Грот не спеша
возвращались из лагеря в замок. Князья ехали впереди. От Вислы шел свежий
речной запах, деревья стояли в золотом уборе.
- Скажу тебе откровенно, - говорил Казимир, - по-моему, давно уже пора
выгнать этих крестоносных рыцарей из Польши. Зачем они сюда явились -
неизвестно, а когда они нужны, тут-то их и нет.
- Слишком различны наши и их пути, - возразил Генрих, - поэтому нам
трудно судить, кто прав.
- Во всяком случае, не они со своей трусостью!
- Трусостью? - усмехнулся Генрих. - Это не трусость, это политика.
- Не понимаю я такой политики! Вздумай ты идти на пруссов, они тоже не
пошли бы с тобой. Им все безразлично, до Польши им нет дела.
- Может, они и в этом правы? Может, есть вещи поважнее Польши?..
- Разумеется, есть. Но мы должны делать то, что нам нужно, и нечего тут
долго размышлять. Видал я кесаря, видал папу, а что мне в них? Мы от них
слишком далеки.
- И очень жаль, - сказал Генрих, все еще усмехаясь. - Не мешало бы
приблизиться. Полтораста лет назад мы были куда ближе к ним. Храбрый сумел
пролезть в их общество.
- А зачем нам лезть туда, где нас не хотят?
- Лезть? О нет! Надо, чтобы нас там хотели.
- Предпочитаю оставаться в Вислице.
- Знаю, Казимир, знаю. Но это нехорошо.
- А что лучше? Разве лучше браться за великие дела, которые тебе не под
силу? Не поздно ли ты спохватился, Генрих? Сколько лет прошло, как ты взял
корону из гроба нашего деда? Сколько лет лежит она в подвале на
горностаевой мантии нашей матушки? Разве не мог ты уже давно захватить
Краков и венчаться королем? Зачем было ждать, пока Владиславичи вернутся в
Силезию? Пока подрастут сыновья Мешко и свора зятей окружит его, как тигры
- льва? Что тебя удерживало? Что теперь тебя гонит? Нет, Генрих, неразумно
ты поступаешь.
Генрих спокойно улыбался. Впрочем, и Казимир ничуть не горячился, -
казалось, не Генриху, а самому себе задает он все эти вопросы.
- Когда ты услыхал, что я хочу отнять у братьев их вотчины, ты
возмутился, а сейчас говоришь, что следовало это сделать раньше.
- По-моему, это вполне понятно.
- О да, вполне понятно. Что ж! Допустим, что ты прав. Я уже не говорю о
Кжишкове, о литовских набегах, о смерти Верхославы, об истории с Юдкой и
Тэли, о нехватках в казне и о слабости нашего маленького Сандомирского
княжества, хотя в этом прошла моя жизнь. Не часть жизни, а вся жизнь. Ведь
я человек, такой, как все. Но подумай о другом. Сказал когда-то монах
Рахевин, что все пути определены господом, но пересекаются меж собой и
порой противоречат один другому. Тамплиеры сооружают храм мира, куда
стекутся все народы, как реки стекают в море-океан. Папа призывает народы
под сень золотой тиары, а кесарь - под сень скипетра с дубовыми листьями.
Меж тем каждый народ хочет жить - и пруссы, и литвины, и ляхи.
- И плевать им на скипетр с дубовыми листьями, - убежденно прибавил
Казимир.
- Нет, не плевать. Но каждый хочет сам держать этот скипетр.