наведаться о цыганке Мариуле: говорили, что бедной лучше, что она уж не
кусается... Сердце Мариорицы облилось кровью при этой мысли. Чем же
помочь?.. Фатализм увлек и мать в бездну, где суждено было пасть дочери.
Никто уж не поможет, кроме бога. Его и молит со слезами Мариорица облегчить
участь несчастной, столько ее любившей. Запиской, которую оставляет при
письме к государыне, завещает Мариуле все свое добро.
отделениям; в коридоре слышна неучтивая зевота гоф-лакея; скоро двенадцать
часов... и с мыслью об этом часе Волынской, один Волынской становится на
страже у сердца Мариорицы. Мечты ее обняли его и не хотят более покинуть: ей
уж так мало осталось времени любить его и думать о нем на земле!.. Она горит
вся в ожиданиях роковых минут свидания; щеки ее пылают, грудь пожирает
ужасное пламя, в устах пересохло... жажда томит ее... Она просит пить.
Приносят воды... довольно мутной... Поднос в руках служанки дрожит так, что
питье плещет чрез край стакана; помертвелое лицо ее что-то страшно
подергивает. Мариорица ничего не замечает; вода выпита разом. Когда ей
замечать! на адмиралтейство ударяет двенадцать часов, и все существо ее
судорожно потряслось...
стукнул в дверь: это арабка. Идут... по коридорам, худо освещенным или вовсе
темным; спускаются по узким, истертым, душным лесенкам, кое-где ощупью,
кое-где падают... Скоро ли? Вот сейчас!
дышит свежим, холодным воздухом; она на дворцовой набережной. Неподалеку, в
темноте, слабо рисуется высокая фигура... Ближе к ней. Обменялись вопросами
и ответами: "Ты?" - "Я!" - и Мариорица пала на грудь Артемия Петровича.
Долго были они безмолвны; он целовал ее, но это были не прежние поцелуи, в
которых горела безумная любовь, - с ними лились теперь на лицо ее горячие
слезы раскаяния.
Чего недостает мне теперь? я с тобою... Вот видишь, как я обезумела от
своего счастия... мне столько было тебе сказать, и я все забыла. Постой
немного... дай мне насмотреться на тебя, пока глаза могут еще различать твои
черты; дай мне налюбоваться тобою, может быть в последний раз...
своего сердца, силилась пламенными взорами прорезать темноту, чтобы
вглядеться в Артемия Петровича и удержать милые ей черты.
говорило: нам должно расстаться!
намерения? скажи мне.
ее грудь, что мысль об ее смерти встревожила Артемия Петровича, довольная
этими знаками любви, она старалась успокоить его.
что смерть... нам надо расстаться для твоего счастия, для твоего
спокойствия... Однако ж пойдем далее; здесь могут нас заметить... Видишь,
как я стала осторожна!
но ласки Мариорицы были так нежны, так жарки, что обеты его понемногу
распадались...
намерения, как друзья проститься, но... они пошли далее. Каким исступленным
восторгом пылала она, жрица любви возвышенной и вместе жертва
самоотвержения!.. Не земным наслаждениям продавала она себя, Мариорица
сожигала себя на священном костре...
заброшенное, кое-где распадалось; стража не охраняла его; двери сломанные
лежали грудою. Ветер, проникая в разбитые окна, нашептывал какую-то
волшебную таинственность. Будто духи овладели этим ледяным дворцом. Два ряда
елей с ветвями, густо опушенными инеем, казались рыцарями в панцирях
матового серебра, с пышным страусовым панашом на головах.
раз в его душу.
вместе хочу, чтобы ты меня знал...
схватил ее в свои объятия и понес сладкое бремя...
мой, на этот час ты мой: не отдам тебя никому, приди хоть сам бог!.. Для
этого часа я послана провидением на землю, для него я жила... в нем мое
прошедшее и будущее...
прощались, долго прощались... Лицо Волынского было мокро от слез Мариорицы;
сердце его разрывалось.
длинный, томительный поцелуй... он проводил ее до дворца. Еще один... губы
ее были холодны, как лед; она шаталась... Дверь отворилась, дверь
вечности... Мариорица едва имела силы махнуть ему рукой... и исчезла.
ей потаенную дверь, - у меня ножи в груди... режут ее... Но счастие мое было
так велико!.. Я все преодолела... победа за мной!.. Теперь нет сил
терпеть... Понимаю... яд... Как я им благодарна!.. Они... за меня сами все
исполнили... избавили меня от самоубийства... Господи! как ты милостив!
Служанка спала или притворялась спящею. Мариорица не велела будить ее, не
велела зажигать свечу. Сильные конвульсии перебирали ее; по временам слышен
был скрежет зубов, но она старалась, сколько могла, поглотить в себе ужасные
муки.
это пройдет сейчас!.. Вот уж и прошло!.. Как хорошо!.. Ах! милая, кабы ты
знала, какая прекрасная ночь! На мне горят еще его поцелуи... Какое
блаженство умереть так!.. Завтра ты скажешь ему, что я умерла счастлива, как
нельзя счастливее, как нельзя лучше; прибавь, что никто не будет любить его,
как я... О! он меня не забудет... он оценит, что я для него сделала... Сыщи
за зеркалом письмо, отдай государыне, но только тогда, когда меня не
станет... поклянись, что отдашь... В этом письме его счастие...
произнесла она тише, уцепясь за рукав арабки, - это пройдет скоро... Слышишь
ли? скажи ему, что посреди самых жестоких мук... милый образ его был передо
мною... пойдет со мной... что имя его... на губах... в сердце... ох!
милый... Артемий... прости... Арт...
последний высокий стих этой любви, отлетел... Арабка держала уж холодный
труп на руках своих. Она вскрикнула, ужасно вскрикнула, так что стены
задребезжали.
возглас раздался по дворцу и дошел осторожно, шепотом, до изголовья
государыни.
не воскресают. С трудом оттащили Анну Иоанновну от трупа любимицы ее.
черный локон... Ни одна злодейская рука не посягнула на него; он пошел с нею
в гроб.
лучшие минуты своей жизни; ты отлетела на небо с венком любви, еще не
измятым, еще вполне сохранившим свое благоухание!..
княжну Лелемико в церковь Исакия Далматского.