Чтение 69–й страницы книги ~Киммерийское лето~

- Я сказала, что, может быть, придем вместе - если удастся тебя
вытащить. Я ведь не знала, сможешь ли ты уйти.

- Это хорошо. Потому что, видишь ли, я, наверное, не смогу...

- Ну, Димочка!

- Правда, Никион. У меня куча дел...

- Каких дел?

- Всяких, - ответил он уклончиво. Не мог же он ей сказать, что нужно
спешить приводить в порядок берлогу, да и к встрече Нового года нужно
подготовиться, хотя бы купить елку. - Неужели ты думаешь, что я отказался
бы, если бы мог? Просто ты застала меня врасплох - в самом деле, могла бы
хоть телеграмму...

- Я хотела сделать тебе сюрприз, - жалобным голосом сказала Ника. -
Глупо, конечно, я понимаю, нужно было предупредить...

- Нет, ты отлично придумала, но... В общем, ты сейчас иди обедать, а
вечером мы увидимся.

- Вечером не выйдет, Дима, я обещала тетушке. Ты понимаешь, она и так
обиделась, что я Новый год буду встречать не с ней, - ну, это я сумела
объяснить. Но сегодня я обещала. Так что увидимся мы только завтра вечером,
хорошо? А сейчас ты меня проводи. У меня еще есть время, пойдем через Летний
сад, я его ни разу не видела зимой...

Они перешли на другую сторону набережной и не спеша направились к
площади Суворова. Ника была в восторге, зимний Ленинград покорил ее за эти
полдня, она с наслаждением вдыхала чистый морозный воздух, пахнущий совсем
иначе, чем пахнет воздух в Москве, с наслаждением щурилась от солнечных
блесток на покрытой торосами Неве, с наслаждением касалась перчаткой
заиндевелого парапета и шагала по неровным от древности - одна выше, другая
ниже - гранитным плитам набережной. "А над Невой - посольства полумира, -
пело у нее в голове, - Адмиралтейство, солнце, тишина..." Она поминутно
оглядывалась, сыпала вопросами. Вон те две башни с завитушками, там сзади, -
это и есть Ростральные колонны? А что, собственно, значит "ростральная"? А
что выше - шпиль Петропавловской крепости или Адмиралтейский? Что это за
учреждение - "Регистр Союза ССР"? А шпиль действительно покрыт настоящим
золотом? Почему дворец называется "Мраморным"? А правда, что Екатерина
построила его в подарок Потемкину?

Они вошли в Летний сад - безлюдный, торжественно-тихий, весь в
сверкающем инее, точно заколдованное царство. Ника почувствовала вдруг, как
изменилось все для нее с приездом сюда, особенно после встречи с Игнатьевым.
Ее московские страхи, тревога, неуверенность в будущем - все отошло,
представлялось теперь надуманным и пустым. Ненужным сделался и разговор,
ради которого она, собственно, и решилась на эту поездку: теперь, когда они
опять вместе, у нее не было в душе ни смятения, ни тревоги, она чувствовала
себя успокоенной, надежно защищенной от всего на свете. Наверное, это и есть
настоящая любовь, подумала она с благодарностью...

Выйдя к Инженерному замку, они распрощались. Ника повернула налево, на
улицу Пестеля, а Игнатьев помчался на Садовую, чтобы перехватить
какой-нибудь транспорт к Гостиному двору. Он только сейчас с ужасом
сообразил, что у него нет ни одной елочной игрушки. Не было и елки, и он
совершенно не представлял себе, где и как ее можно достать, - судя по
разговорам семейных сотрудников, это было не так просто. Тем более
тридцатого! Другие запаслись заранее, Мамай вообще был заядлым
порубщиком-браконьером - уезжал куда-то к черту на кулички, чуть ли не к
Приозерску, и вез свою добычу с ухищрениями, достойными детективного романа.
Перед каждым Новым годом в институте заключались пари - заметут Витю на этот
раз или не заметут.

Через три часа Игнатьев вернулся домой, нагруженный пакетами, но без
елки. Елок не было нигде, хотя на Сенной ему сказали, что завтра должны
привезти, и он решил наведаться туда утром. Пока же нужно было привести в
порядок берлогу. Он развел в тазике стиральный порошок и капроновой щеткой
драил камин до тех пор, пока тот не засиял во всем своем беломраморном
великолепии; потом рассовал по полкам валяющиеся где попало книги, натер
мастикой паркет. Шмерлинг-младшая, к которой он отправился просить полотер,
спросила с изумлением:

- Что это вы, Митенька, мечетесь, как, пардон, угорелый кот?

- У меня, Матильда Генриховна, гости завтра будут, - туманно ответил
Игнатьев.

- Гости или гостья? Когда к вам коллеги приходят, вы не очень-то для
них стараетесь.

- Ну, гостья...

- Вот это другое дело, - не унималась любопытная старуха. - Кто-нибудь
из сотрудниц?

- Да, то есть не совсем, она работала в нашей экспедиции летом.
Спасибо, Матильда Генриховна, я скоро верну...

- Погодите, погодите. Это уж не та ли девица, о которой мне этот ваш
бородатый коллега рассказывал - как его, Кучум?

- Мамай, наверное.

- Ну да, я помню, что-то связанное с историей. Так это та москвичка?

- Та самая. Конечно, та, какая же может быть еще?

- А, ну тогда поздравляю, голубчик. Я вам давно советовала взяться за
ум. Мсье Мамай, кстати, отзывался о ней восторженно. И сколько же, Митенька,
лет вашей избраннице?

- Ей... восемнадцать вот будет.

- А-а, - пробасила Шмерлинг снисходительно. - Что ж, я сама венчалась
семнадцати лет от роду - в мое время девиц выдавали рано. И ежели здраво
рассудить, оно и разумнее.

- Вы думаете? - нерешительно спросил Игнатьев.

- А с чего бы это мне, Митенька, душою перед вами кривить? Натурально,
я так думаю. Для юной женщины супруг - опора, советчик, руководитель по
жизни. А вы что, предпочли бы жениться на своей ровеснице - на одной из этих
эмансипированных и самостоятельных ученых дам, которая каждый ваш добрый
совет будет принимать как посягательство на свои права? Да боже вас упаси,
лучше уж оставаться в, холостяках...

Вечером, когда он уже кончал приборку, позвонила Ника.

- Димочка, добрый вечер, - пропела она в трубку. - Ты чем занимаешься?
А, все с этой статьей, бе-е-едный... Брось ты ее пока, ведь уже праздник.
Слушай, я тебе звоню, во-первых, чтобы сказать, что я ужасно по тебе
соскучилась...

- Я тоже! А ведь еще целые сутки.

- Да, но потом мы сможем побыть вместе подольше. А еще я хочу сказать,
чтобы ты ничего не готовил - ну, всякую еду, понимаешь? Я просто забыла тебе
сказать раньше, я все приготовлю и привезу с собой. Нет, правда, Дима, мне
так хочется, - я не знаю, хорошо ли выйдет, но я постараюсь. Ты только купи
вина, хорошо?

- Хорошо. Никион...

- Да?

- Я тебя люблю.

- Я тоже... милый! Я только сегодня поняла, как сильно.

Я вот сейчас с тобой разговариваю, и у меня сердце колотится, - я из
автомата звоню, а то у тети Зины телефон в коридоре и полно соседей. Дима!
Просто удивительно, что я звоню тебе не за семьсот километров, а через
несколько кварталов, мне все время кажется, что это неправда. Сколько
кварталов между нами?

- Ну, вот считай - если идти от меня - Таврический сад, Потемкинская,
Чернышевского, Литейный, Моховая - совсем близко! Ты действительно сегодня
занята?

- Правда, Димочка! Я тете Зине сказала сейчас, что выйду подышать
воздухом - до Фонтанки и обратно, - соврала, что у меня голова разболелась.
Она говорит, только никуда не сворачивать в переулки, тут рядом есть
какое-то училище, имени Штирлица, что ли, так она ужасно боится, эти
бородатые молодые люди, говорит, способны на все решительно. Что это за
училище такое страшное? Разведшкола? А то я как раз недавно прочла
"Семнадцать мгновений"...

- Что ты выдумываешь, Никион, это Мухинское, бывшее барона Штиглица.
Вроде вашего Строгановского, так что ничего опасного, но ты одна вечером
все-таки не разгуливай. Слышишь?

- Да, Дима, я сейчас же возвращаюсь, я ведь дошла только до ближайшего
автомата. Покойной ночи, милый, утром я тебе позвоню.

- Нет, утром меня не будет - побегу за елкой. Дай мне свой телефон, я
позвоню сам...

На следующий день ему начало везти с самого утра: он поехал на Сенную и
действительно, отстояв в очереди всего какой-нибудь час, купил отличную
елку, не очень высокую, метра в полтора, но пушистую. В "елисеевском", куда
он зашел купить вина, оказались марокканские апельсины. Едва он занял
очередь на остановке такси, как машины стали подкатывать одна за другой.
Уходящий год словно задабривал ленинградцев на прощание - чтобы не поминали
лихом...

К трем часам дня все у Игнатьева было готово. Натертый паркет сиял,
непривычно чистая комната празднично благоухала хвоей и апельсинами. Елка
стояла в углу на письменном столе, убирать ее Игнатьев не стал, решив, что
сделает это вместе с Никой. У нее, наверное, получится лучше.

Времени было еще много - он договорился приехать за Никой к десяти.
Наспех перекусив, он взял с подоконника свою "колибри", заправил в нее
недописанную вчера страницу и уселся на диван. Уже давно, с тех пор как
завалы книг и папок на письменном столе сделали его практически непригодным
для использования по назначению, он привык работать так - на диване, держа
машинку на коленях и разложив вокруг весь нужный материал. Но сейчас из
работы ничего не получалось - проклятая статья не шла, точно заколдованная.

Промучившись с полчаса, Игнатьев почувствовал вдруг глубочайшее
безразличие и к срокам сдачи сборника, и к проблеме установления границ
ионийской колонизации в Киммерии, и ко всей античной археологии в целом. Не
вставая, он сунул машинку обратно на подоконник, пошвырял туда же книжки