в тело несчастной по самые яички.
Северино, поднимаясь. - Сначала я подумал, что придется отступить перед
воротами. Зато какой узкий проход! Сколько в нем жара! Сильвестр, -
продолжал настоятель, - кажется, ты сегодня дежурный регент?
потребовал.
- заявил Антонин, овладевая девушкой, которая оставалась в прежней позе, - в
крепости будет еще одна брешь.
восторга.
когда не услышал стонов этой девки, но мой триумф несомненен, потому что
есть и кровь и слезы.
ну и я не буду менять эту благородную позу: уж очень она меня волнует.
взору экзекутора прекраснейший зад, вторая, устроившись немного сбоку,
сделала то же самое.
вздрогнула, взмолилась, но не смягчила злодея.
которого уже обрабатывали розгами две девицы, пока он осматривал алтарь,
готовясь обрушить на него свою ярость. - Ах, друзья мои, ну как не выпороть
ученицу, которая нахально показывает нам такую прелестную жопку!
на оба зада, к ним примешивались крики Октавии, которым вторили богохульные
ругательства монаха. Какая это была сцена для распутников, наслаждавшихся
среди тринадцати дев сотнями разных мерзких утех! Они аплодировали,
подбадривая своего собрата. Тем временем кожа Октавии меняла свой цвет,
яркий румянец примешивался к ослепительно лилейной белизне, но то, что на
короткое время, быть может, позабавило бы Амура, если бы жертвоприношением
руководила умеренность, становится преступлением против всех законов, когда
дело доходит до крайностей. Эта мысль, которая, разумеется пришла в голову
Клементу, дала новый толчок его коварной похоти: чем громче стонала юная
ученица, тем суровее становился наставник, и скоро все ее тело от поясницы
до колен имело жалкий вид, только тогда наперсницы выжали из него сперму и
окропили ею окровавленные остатки этих жестоких утех.
в свои руки и пристраиваясь к ее коралловым устам. - Вот в этот храм я
принесу жертву, в этот восхитительный ротик...
розу, и вы получите полную картину происходящего.
вверх бедра девушки и усаживая ее на диван. - Я желаю, чтобы этот
своенравный орган пронзил ей все потроха, я люблю розу, когда она только что
сорвана, меня волнует этот беспорядок гораздо больше, чем нетронутые цветы.
чтобы они мочились на лицо его жертвы, а двенадцатилетняя девочка колола ей
ягодицы булавкой, отчего тело Октавии дергалось навстречу его толчкам. Его
охватил экстаз, распутник пришел в ярость и сбросил в невинное влагалище
самой прекрасной и самой кроткой из дев грязную сперму, которая когда-либо
созревала в гульфике монаха.
той же позе. Пусть мне почешут спину розгами, впрочем, и этого, пожалуй,
недостаточно: окружите меня задницами, умоляю вас, иначе...
обеих ее ноздрей брызнула кровь, а девушку взяли из его рук в бесчувственном
состоянии.
веселой и не сопровождалась такими изощренными оргиями; все женщины были
обнаженные, все ласкали, лобзали, сосали и покусывали уставшие мужские тела,
когда Северино, заметив, что буйные головы собратьев начинают кружиться
сверх меры и что предполагаемая цель наслаждений скорее отдаляется, чем
приближается, предложил, чтобы умерить всеобщий пыл, просить Жерома
рассказать историю своей жизни, что он обещал сделать давным-давно.
дебютанткой, уже четверть часа обсасывал ей язык, - это задержит извержение,
а то я скоро уже не смогу держать шлюзы на запоре. Итак, приготовьтесь,
друзья мои, выслушать один из самых непристойных рассказов, какие когда-либо
оскверняли ваши уши.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
к роду человеческому, что мне предстоит сделаться одним из самых больших
негодяев, каких рождала французская земля. Я получил от природы наклонности,
настолько извращенные, эта неистовая природа проявлялась во мне образом,
настолько противным всем принципам морали, что, глядя на меня, приходилось
констатировать, что либо я - чудовище, созданное для того, чтобы обесчестить
нашу общую праматерь, либо она имела какие-то свои причины создать меня
таким, потому что только ее рука могла вложить в меня неистребимую
склонность к мерзким порокам, поразительные примеры которых я являл
ежедневно.
успешно, чтобы оставить нам в один прекрасный день состояние, более чем
достаточное для нашего существования, когда его забрала смерть, а я в это
время лежал в колыбели. Мать, которая меня обожала и придавала моему
воспитанию невероятное значение, воспитывала меня вместе с сестренкой,
рожденной через год после моего рождения как раз в неделю смерти отца. Ее
назвали София, и когда она достигла возраста тринадцати лет, возраста, в
котором она, благодаря моим стараниям, стала играть видную роль в моих
приключениях, можно было уверенно сказать, что это самая красивая девушка в
Лионе. Такое обилие прелестей не замедлило сказаться в том, что я
почувствовал, как вдруг исчезают так называемые барьеры природы, когда
поднимается член, и тогда в ней остается только то, что бросая друг к другу
два пола, приглашает их вместе насладиться всеми радостями любви и разврата.
И вот эти радости, более близкие моему сердцу, чем чувства, слишком похожие
на добродетель, чтобы я навсегда отверг их, стали моими единственными, и я
должен признать, что с той поры, как мне открылись все привлекательные черты
Софии, я желал ее тело, но не ее сердце. И я уверенно мигу заявить, что
никогда не знал того ложного чувства нежности, которое, относясь скорее к
моральной стороне наслаждения, признает только удовольствия, связанные с
предметами обожания. Я имел много женщин в своей жизни и утверждаю, что ни
одна не была дорога моему сердцу, мне вовсе непонятно, как можно любить
предмет, которым наслаждаешься. О, каким жалким казалось мне наслаждение,
если его элементами было какое-то другое чувство, кроме потребности
сношаться! Я сношался лишь для того, чтобы оскорбить предмет моей похоти, и
в половом акте не видел иной радости, кроме осквернения этого предмета:
желание обладать им возникает во мне прежде наслаждения, я его ненавижу,
когда сперма пролита.
пансионе, где учился, я почти весь день проводил со своей очаровательной
сестрой. Ее прелестная мордашка, ее шикарные волосы, ее соблазнительная
фигурка бросали меня в дрожь и вызывали, как уже говорил, желание как можно
скорее увидеть разницу между ее телом и своим, желание любоваться этими
различиями и продемонстрировать ей то, что вложила в мою конституцию
природа. Не зная, как объяснить сестре то, что я чувствовал, я вознамерился
не соблазнить ее, а застать врасплох, так как в этом был какой-то элемент
предательства, который мне нравился. Для этого я целый год делал
невозможное, чтобы добиться своего, но безуспешно. Тогда я почувствовал, что
надо решиться на просьбу, однако и в это я хотел внести привкус коварства:
иначе я не смог бы возбудиться. Вот каким образом я приступил к исполнению
своего плана.
дать мне возможность попытаться, и под тем предлогом, что хочу лечь
пораньше, я незаметно забрался под кровать предмета своих желаний с твердым
намерением перебраться в постель, как только она ляжет. Меня не смущало, что
такой поступок вызовет у Софии жуткий страх. О чем может думать человек, у
которого стоит член? Я не замечал ничего вокруг, кроме своего единственного
предмета, и все мои поступки диктовались только этим чувством. Вот София
вошла к себе, и я услышал, как она молится Богу. Можете представить себе
сами, как раздражала меня эта задержка, я проклинал ее причину с такой же
искренностью, с какой мог бы сделать это и сегодня, когда будучи ближе
знаком с этой химерой, я бы, как мне кажется, оскорбил любого, кто вздумал
бы молиться ей от чистого сердца.
изголовья. София потеряла сознание; я прижал ее к своей груди и, озабоченный
более тем, чтобы осмотреть ее, нежели привести в чувство, успел обследовать
все ее прелести, прежде чем ее стыдливость смогла помешать моим замыслам...
Так вот что такое женщина! Так я думал, трогая лобок Софии. Так что же здесь
красивого? А вот это, продолжал я про себя, поглаживая ягодицы, намного
лучше и гораздо красивее, чем передняя часть. Но по какому странному капризу
природа не одарила своими щедротами ту часть женского тела, которая отличает
его от нашего? Ведь нет никакого сомнения, что именно к этому стремятся
мужчины, но чего можно желать там, где ничего нет? Неужели их привлекает вот