шиво не было", и посылает батюшке точнейшие реляции.
От немецких склонений к болверкам,
Крепостным валам, бастионам.
от болверков
к попойкам, от попоек к сыску беглых - голова кругом
идет. Чем больше старается, тем больше требуют. Ни
сроку, ни отдыху. Кажется, издохнет от усталости, как
загнанная лошадь. И знает, что напрасно все - "на ба-
тюшку не угодит никто ничем".
В то же время учится, как школьник. "Недели две
будем твердить одного немецкого языка, чтоб склонениям
в твердость было, а потом будем учить французского и
арифметики. А учение бывает по вся дни".
Наконец, надорвался. В январе 1709 года, в великие
морозы, когда отводил из Москвы к отцу в Украину, в
город Сумы, пять полков, которые сам набрал, и которые
должны были участвовать в Полтавском бою, по доро-
ге простудился, заболел и несколько недель пролежал
без памяти - "отчаян был в смерть".
Очнулся в солнечный день ранней весны. Вся комната
залита косыми лучами желтого света. За окнами еще снеж-
ные сугробы. Но с ледяных сосулек уже падают капли.
Журчат весенние воды, и в небесах звенит, как колоколь-
чик, песня жаворонка. Алеша видит над собой склонен-
ное лицо батюшки, прежнее, милое, полное нежностью.
- Светик мой родненький, легче ли?..
Не имея сил ответить, Алеша только улыбается.
- Ну, слава Богу, слава Богу!- крестится отец бла-
гоговейно.- Помиловал Господь, услышал молитвы мои.
Теперь, небось, поправишься!
Царевич узнал впоследствии, что батюшка не отходил
от него во время болезни, забросил все свои дела, ночей
не спал. Когда становилось ему хуже, назначал молеб-
ствия и дал обет построить церковь во имя св. Алексия
Человека Божия.
Наступили радостные медленные дни выздоровления.
Алеше казалось, что ласки отца, как солнечный свет и
тепло, исцеляют его. В блаженной истоме, со сладостной
слабостью в теле, целыми днями лежал неподвижно, смот-
рел и не мог насмотреться на простое величавое лицо
батюшки, на светлые страшные милые очи, на прелестную,
как будто немного лукавую, улыбку женственно-тонких,
извилистых губ. Отец не знал, как приласкать Алешу, как
угодить ему. Однажды подарил собственного изделия, точе-
ную из слоновой кости табакерку, с надписью: Малое, только
oт доброго сердца. Царевич хранил ее долгие годы, и каждый
раз, бывало, как взглянет на нее,- что-то острое, жгучее,
подобное безмерной жалости к отцу, пронзит ему сердце.
В другой раз, тихонько гладя сыну волосы, Петр про-
говорил смущенно и робко, точно извиняясь:
- Ежели сказал я тебе, или сделал что огорчитель-
ное, то для Бога, не имей о том печали. Прости, Алеша.
В трудном житии и малая противность приводит в сердце.
А житие мое истинно трудно: не с кем ни о чем подумать!
Ни единого помощника!..
Алеша, как бывало в детстве, обвил отцу шею руками,
и весь дрожа, замирая от стыдливой нежности, шепнул
ему на ухо:
- Батя милый, родненький, люблю, люблю!..
Но по мере того. как возвращался он к жизни, отец
уходил от него. Словно положен был на них беспощадный
зарок: быть вечно друг другу родными и чуждыми, тайно
друг друга любить, явно ненавидеть.
И все пошло опять по-старому: сбор провианта, сыск бег-
лых, литье пушек, рубка лесов, строенье болверков, скитанье
из города в город. Опять работает, как каторжный. А батюш-
ка все недоволен, все ему кажется, сын ленится- "дела ос-
тавив, ходит за бездельем". Иногда Алеше хочется напом-
нить ему о том, что было в Сумах. Но язык не поворачивается.
"Зоон! Объявляем вам ехать в Дрезден. Между тем
приказываем, чтобы вы, будучи там, честно жили и при-
лежали больше учению, а именно языкам, геометрии и
фортификации, также отчасти и политических дел. А когда
геометрию и фортификацию окончишь, отпиши к нам".
В чужих краях жил покинутый всеми изгнанником.
Отец опять забыл о нем. Вспомнил, чтобы женить. Не-
веста, дочь Вольфенбюттельского герцога Шарлотта, не
нравилась царевичу. Ему не хотелось жениться на ино-
земке. "Вот жену мне на шею чертовку навязали!"-ру-
гался он, пьяный.
Перед свадьбою должен был вести унизительный торг
о приданом. Царь старался оттягать у немцев каждый
грош.
Прожив с женою полгода, покинул ее для новой "во-
локиты": из Штетина в Мекленбург, из Мекленбурга в
Або, из Або в Новгород, из Новгорода в Ладогу - опять
бесконечная усталость, бесконечный страх.
Этот страх перед каждым свиданьем с отцом возра-
стал до безумного ужаса. Подходя к дверям батюшкиной
комнаты, царевич шептал, крестясь: "Помяни, Господи,
царя Давида и всю кротость его"; бессмысленно твердил
урок навигации, не в силах запомнить варварских слов:
круп-камеры, балк-вегерсы, гайген-блокены, анкар-штоки,-
и щупал на груди ладанку, подарок няни, с наговорен-
ною травкою, вмятою в воск, и бумажкою, на которой
написан был древний заговор - для умягчения сердца
родительского:
"На велик день я родился, тыном железным оградился
и пошел я к своему родимому батюшке. Загневался мой
родимый родушка, ломал мои кости, щипал мое тело, топ-
тал меня в ногах, пил мою кровь. Солнце ясное, звезды
светлые, море тихое, поля желтые - все вы стоите смирно
и тихо; так был бы тих и смирен мой родимый батюшка,
по вся дни, по вся часы, в нощи и полунощи".
- Ну, брат, нечего сказать, изрядная фортеция!-
разглядывая поданный сыном чертеж, пожимал плечами
отец.- Многому ты, видно, в чужих краях научился.
Алеша окончательно терялся, пугался, как провинив-
шийся школьник перед розгою.
Чтоб избавиться от этой пытки, принимал лекарства,
"притворял себе больным".
Ужас превращался в ненависть.
Перед Прутским походом царь тяжело заболел - "не
чаял живота себе". Когда царевич узнал об этом, у него
впервые промелькнула мысль о возможной смерти отца,
вместе с радостью. Он испугался этой радости, отогнал
ее, но истребить не мог. Она притаилась где-то в самой
глубине души его, как зверь в засаде.
Однажды, во время попойки, когда царь, по обыкно-
вению, ссорил пьяных, чтоб узнать из перебранки тайные
мысли своих приближенных, царевич, тоже пьяный, за-
говорил о делах государственных, об угнетении народа.
jite- Все притихли, даже шуты перестали галдеть. Царь слу-
шал внимательно. У Алеши сердце замирало от надежды:
чTо, если поймет, послушает?
- Ну, полно врать!- вдруг остановил его царь, с тою
усмешкою, которая была так знакома и ненавистна Але-
Лондон Джек
Гуревич Георгий
Круз Андрей
Трубников Александр
Лукьяненко Сергей
Беляев Александр