Чтение 69–й страницы книги ~Норвежский лес~

- Да так, в кладовой этого дома валялась, подобрал, поигрываю вот.
- Я тебя потом поучу тогда забесплатно, - сказала Рэйко, отложила гитару,
сняла твидовый пиджак, села, прислонившись спиной к столбу веранды и
закурила. Под пиджаком она была в клетчатой блузке с короткими рукавами.
- Симпатичная рубашка, да? - спросила Рэйко.
- Ага, - согласился я. Рубашка правда была очень симпатичная.
- Это Наоко рубашка, - сказала Рэйко. - Ты представляешь? У нас с Наоко
размер одежды почти одинаковый. Особенно когда она только приехала туда.
Потом-то она поправилась, и размер изменился, и все равно, можно сказать,
в основном одинаковый. Разве только размеры лифчиков у нас отличались. У
меня-то груди считай что и нет. Мы поэтому постоянно одеждой менялись.
Вернее даже, считай, совместно пользовались вдвоем.
Я заново пригляделся к фигуре Рэйко. И верно, ни ростом, ни телосложением
она от Наоко сильно не отличалась. Очертания лица, тонкие запястья
создавали впечатление, что Рэйко более сухощава, чем Наоко, но
приглядевшись, я увидел, что телосложение ее было покрепче, чем можно было
ожидать.
- И брюки тоже, и пиджак, все от Наоко. Тебе неприятно, что я на себе вещи
Наоко ношу?
- Нет. Да и Наоко бы порадовалась, что кто-то их носит. Тем более вы.
- Так странно, - сказала она и тихо щелкнула пальцами, словно по привычке.
- Наоко никому никакого предсмертного послания не оставила, но вот об
одежде вот записку оставила. На листке бумаги черкнула всего одну строчку,
она на письменном столе лежала. "Всю одежду отдайте Рэйко." Странная
девочка, не считаешь? Как можно было вспоминать про какую-то одежду, когда
собираешься прямо сейчас умереть? Не все ли равно, что с одеждой будет?
Ведь куча других вещей должна быть, о которых хотелось бы сказать.
- А может ничего и не было.
Рэйко глубоко о чем-то задумалась, продолжая курить.
- М-м, хочешь с самого начала послушать, как все было?
- Расскажите, - сказал я.
- По результата обследования в больнице был сделан вывод, что Наоко
находится на стадии выздоровления, но будет лучше основательно подвергнуть
ее активному лечению, хотя бы ради будущего. Поэтому Наоко была переведена
в ту больницу в Осака с целью более длительного лечения. До этого момента
я наверняка написала тебе в письме. Я его где-то восьмого октября,
кажется, отправила.
- То письмо я читал.
- Двадцать четвертого августа Наоко позвонила ее мать и спросила, не
возражаю ли я, если Наоко приедет к ней. Сказала, что она хочет сама
разобрать ее вещи, а если возможно, то и поспать вместе со мной одну ночь.
Я, понятно, согласилась. Я тоже безумно хотела увидеть Наоко, поговорить с
ней. На следующий день, двадцать пятого числа, она вдвоем с матерью
приехала на такси. Мы втроем разобрали ее вещи. Говорили о том, о сем,
пока разбирали. Ближе к вечеру Наоко сказала к маме, что в основном все
уже готово, так что она может ехать домой. Ее мама вызвала такси и уехала.
Наоко выглядела совсем здоровой, и ни я, ни ее мама не беспокоились за
нее. На самом деле я до того времени ужасно переживала. Боялась, что она
будет в депрессии, замкнутая и подавленная. Я хорошо знала, как эти
больничные обследования и лечения высасывают энергию из человека. Поэтому
переживала, все ли будет нормально.
Но при встрече я с первого взгляда подумала, что с ней все в порядке. И на
вид она выглядела здоровее, чем я думала, и смеялась, и шутила, и говорила
гораздо нормальнее, чем до того, и хвасталась новой прической, говоря, что
сходила в парикмахерскую. Потому я и подумала, что теперь-то можно не
беспокоиться и если мы будем вдвоем, без ее матери. Она сказала, что на
этот раз вылечится в больнице начисто, и я тоже сказала, что, может, так
оно и лучше. Мы погуляли вдвоем на улице и поговорили обо всем. Обо всем,
что мы отныне будем делать, как сказала Наоко. О том, как мы сможем оттуда
уехать и как тогда заживем вместе.
- С вами?
- Да, - сказала Рэйко, слегка поводя плечами. - Я ей тогда сказала: я-то
согласна, а как же Ватанабэ? А она мне: "Ну я же с ним все точно порешаю".
И все. Потом говорили, где мы будем жить, чем будем заниматься. Потом
пошли в птичник и поиграли с птицами.
Я вытащил из холодильника пиво и стал пить. Рэйко опять закурила, кот
спал, развалившись у нее на коленях.
- Она с самого начала все точно решила. Потому и была такая жизнерадостная
и веселая и выглядела здоровой. Приняла точное решение, и ей легче стало.
Разобрала она вещи в квартире, ненужное положила в контейнер во дворе и
сожгла. Тетрадки, которыми пользовалась вместо ежедневников, письма, все
такие вещи. И твои письма тоже. Мне это странным показалось, и я спросила,
зачем она их сжигает. Мало того, она ведь до той поры твои письма все
время бережно хранила, часто доставала и перечитывала. А она сказала, что
уничтожит все, что было до этого, и родится заново, и я сказала, понятно,
и сравнительно легко к этому отнеслась.
Это ведь похоже было на нее. Так что я подумала, да лишь бы она быстрее
выздоровела да зажила счастливо.
К тому же в тот день Наоко была такая милая! Настолько милая, что так и
хотелось тебе ее показать.
Потом мы, как всегда, поужинали, помылись, выпили вдвоем прибереженного
хорошего вина, я поиграла на гитаре. "Битлз" играла. Те песни, что Наоко
любила: "Norwegian Wood", "Michelle".
Потом стало нам хорошо, мы выключили свет, сняли с себя, что было можно, и
легли в постель. Ночь была ужасно жаркая, мы открыли окно, но все равно
было ни ветерка. На улице было темно, словно все тушью облили, и только и
слышно было, как насекомые громко стрекочут. По-летнему пахло травой, и
даже комната была полна этого густого запаха. И вдруг Наоко начала
рассказывать о тебе. Как вы ней занимались сексом. И настолько подробно!
Она очень живо рассказывала, как ты ее раздевал, как прикасался к ней, как
она намокла, как раскрылась, как это было прекрасно. Мне стало не по себе,
я ее спросила, почему она сейчас об этом рассказывает. До этого не было
такого, чтобы она так открыто говорила о сексе. Конечно, мы с ней говорили
как-то раз откровенно о сексе в порядке своеобразной лечебной процедуры.
Но о подробностях она никогда не говорила. Стеснялась, по ее словам. А тут
вдруг ни с того, ни с сего так все свободно выкладывает, что я даже
удивилась. Наоко сказала: "Просто почему-то захотелось рассказать. Но если
вам не хочется слушать, я не буду." Я сказала: "Ладно, если хочешь
рассказать, рассказывай все начистоту". Она рассказывала: "Он когда вошел
в меня, мне стало так больно и так стало жечь, что я сама с собой
справиться не могла. У меня это впервые было, и войти-то он вошел, так как
я влажная была, но почему-то слишком было больно, в голове аж помутилось
все. Он вошел в меня глубоко-глубоко, и я думала, что уже все. Но он
заставил меня приподнять ноги и вошел еще глубже. У меня тогда все тело
стало остывать и мерзнуть. Прямо как будто я в ледяную воду погрузилась.
Руки-ноги стали замерзать, меня начало знобить. Я подумала, что это со
мной, уж не помираю ли я, но решила - ну и пускай. А он заметил, что мне
больно, и не стал больше двигаться, так и остался там глубоко и нежно меня
обнял и стал целовать мое лицо, шею, грудь, долго-долго. Потихонечку опять
стало становиться теплее, и он двигаться начал потихоньку... Рэйко, как
это было хорошо! Я прямо таяла вся. Так хотелось всю жизнь вот так с ним
этим заниматься! Честное слово, хотелось!" Я сказала: "Если тебе это так
понравилось, почему не жить тогда вместе с Ватанабэ да каждый день это
делать?" А Наоко сказала: "Это невозможно. Я-то знаю. Оно только один раз
пришло и ушло. Оно опять не вернется. Один-единственный раз за всю жизнь
это случилось. Ни после этого, ни до того я ничего не чувствовала. Никогда
мне этого не хотелось ни разу и не намокала я никогда." Я, конечно, все ей
подробно объяснила. Сказала, что такое часто случается у молодых девушек и
в большинстве случаев само собой проходит с возрастом. Что раз однажды это
уже случилось, то тем более не о чем беспокоиться, что у меня самой в
начале супружеской жизни не получалось, и я тоже из-за этого тогда
переживала. Наоко сказала: "Это не то. Я и не беспокоюсь. Просто я больше
не желаю, чтобы кто бы то ни было в меня входил. Просто не хочу больше
этой мерзости ни с кем."
Я допил пиво, Рэйко докурила вторую сигарету. Кот потянулся на коленях
Рэйко, сменил позу и опять заснул. Рэйко, поколебавшись, зажгла третью
сигарету.
- После этого Наоко начала плакать, - сказала Рэйко. - Я села на ее
кровать, гладила по голове и говорила, не бойся, все будет хорошо. Нельзя,
говорила, чтобы такая молодая девушка не была счастлива в объятиях
мужчины. Ночь была душная, и Наоко вся была мокрая от слез и пота, и я
принесла банное полотенце и вытерла ее лицо и все остальное. Трусики ее
тоже все промокли, и я их с нее сняла... Ничего в этом такого не было. Мы
же и мылись все время вместе, и вообще она мне как сестренка была.
- Да я знаю, - сказал я.
- Наоко попросила, чтобы я ее обняла. Я говорю, ну куда еще обниматься, и
так жара какая, но она сказала, что это в последний раз, и я ее обняла.
Обернула ее полотенцем, чтобы она потом не обливалась, вытерла ее потом
опять от пота, когда она вроде как успокоилась, переодела в ночнушку и
велела спать. Не знаю, может она и притворилась, но заснула моментально.
Личико у нее во сне было ну такое милое! Как у какой-нибудь девочки лет
тринадцати, которая отродясь никаких страданий не знала никогда. Я, глядя
на нее, успокоилась, решила, что она заснула. А в шесть часов глаза
открываю - а ее уже нет. Ночнушка валяется, а одежда, кеды и карманный
фонарик, который она всегда, ложась спать, рядом с подушкой клала,
исчезли. Я поняла - надо спешить. Сам подумай, раз она взяла фонарь,
значит, выходит, ушла еще по темноте. Я на всякий случай глянула на столе
и вокруг, а там эта ее записка. "Всю одежду отдайте Рэйко." Я помчалась ко
всем, сказала, найдите Наоко. И мы все искали ее везде, начиная от дома,
кончая лесом вокруг. Пять часов прошло, пока ее нашли. Она даже крепкую