Чтение 69–й страницы книги ~Раз в год в Скиролавках~

кажется, означает у них не только приветствие, но и обмен новостями. Так и
они с помощью этого столкновения и движений своих рук, видимо, обменивались
между собой какой-то важной информацией, потому что Видлонгова вдруг отошла
немного в сторону, в небольшие заросли расцветающей сирени, которая росла по
другую сторону дороги, возле кладбища.
- Сигарет вы уже не достанете, клуб сегодня не работает, - сказала
Видлонгова Порвашу. - А в меня вы можете себе позволить, потому что у меня
уже нет месячных, и я не забеременею.
Говоря это, Видлонгова быстрым движением задрала юбки, ловко сбросила
трусы, мало о них заботясь. С сиренью соседствовал молодой клен, за его-то
ствол и ухватилась Видлонгова обеими руками, затылок и голову к земле
наклонила и к Порвашу свой голый зад выставила. Несмотря на густую темень,
он засветился перед Порвашем, как круглый месяц. Глядя на это выпуклое и
обширное пространство голизны, Порваш вспоминал науку доктора, что чем
меньше у женщины разница между шириной плеч и шириной бедер, тем она сложена
более женственно. Художник видел, что ширина бедер у Видлонговой была такая
же, и даже несколько большая, чем ширина плеч, и это доказывало, что она -
женщина, а не какой-то обманчивый мираж.
Он с удовольствием погладил натянувшуюся на заду гладкую кожу, а
поскольку член его уже был перед тем вынут из ширинки, он, нащупав рукой ее
влажный срам, нанес мощный удар сзади, она аж вздохнула от большого
удовольствия. Потом, придерживая Видлонгову за жирный стан, он входил в нее
и выходил из нее, пока наконец не застонал, вливая в ее теплое нутро свое
мужское семя. Раз, другой и даже третий.
Он почувствовал охватывающее его радостное облегчение. Будто бы кто-то
снял с его плеч тяжкий груз, который он тащил уже много дней и никогда с ним
не расставался. А сейчас был сыт и счастлив. Он вынул из Видлонговой острие
своего мужского стилета и только тогда заметил, что кто-то стоит за его
спиной.
- Ну, дальше, дальше. Позвольте себе все, - мурлыкала Видлонгова, все
еще опираясь руками о ствол молодого клена и выпячивая зад.
Молодой Галембка начал расстегивать ширинку, но Порваш положил ему руку
на плечо. - Сигарету, - взмолился он. Галембка поспешно вытянул из кармана
измятую пачку, подал ее художнику и тут же взялся за Видлонгову. Как человек
женатый, он не так истосковался по женщине, как художник, действовал дольше,
и громче сопела жена лесника. Порваш успел выкурить сигарету и даже заметил
в густом мраке еще одного человека. Это был Антек Пасемко или кто-то похожий
на него. - Сейчас будет твоя очередь, - сказал ему художник Порваш. Но
парень не годился для мужских подвигов, он обхватил руками ствол липы при
дороге, и его громко рвало. - Что с тобой? - удивился Порваш.
- Не знаю... Видно, водки перепил... - бормотал он, сотрясаясь в
судорогах. Галембка наконец отошел от Видлонговой, которая все еще держалась
за ствол клена, ожидая очередного мужчину. Видя, что Антека Пасемко все еще
рвет, Порваш опустил Видлонговой юбку на голый зад, помог ей выпрямиться, и
даже трусы ее с земли поднял и вложил в руку. Потом он повел ее на шатких
ногах к дому. Его правая рука, обнимающая Видлонгову, ощущала тепло жирного
тела, Порваша распирало радостное сознание того, что без всяких стараний,
как бы по милости небес, он даром получил то, чего с таким трудом добивался
в далеком отеле. Огромная это, должно быть, была радость, раз, забыв о
позднем времени, возле дома писателя Любиньского он крикнул во все горло:
"Хэй, хэй, Скиролавки, милый мой бардачок!" А потом, будто бы жаль ему было
расставаться с толстой Видлонговой, которая все еще несла свои трусы в руке,
он сильнее схватил ее правой рукой за тугую талию и затащил в свой дом, на
топчан. Там совершил все во второй раз, потому что был человеком молодым и
полным жизненных сил.
Видлонгова, посапывая от удовольствия, разлеглась голая на топчане,
груди ее съехали под мышки, большой живот обмяк и свесился по бокам, и
поэтому она выглядела так, будто была сделана из белого и довольно жидкого
теста. Порваш лег рядом и втиснул лицо в подушку, так как, когда он поднял
голову и увидел ее огромное жирное тело, он почувствовал брезгливость к себе
самому, что с такой женщиной ему случилось иметь дело. Однако эта
брезгливость скоро прошла, через минуту он погладил огромные, как колоды,
бедра Видлонговой.
- Вы любите толстых женщин, как наш доктор, - отозвалась она. - Когда я
была моложе и тоньше, десять или двенадцать лет тому назад, я часто к нему
заглядывала, чтобы Макуховой помочь окна мыть. В нашей деревне ни у кого нет
таких чистых стекол, как у меня.
- А доктор умеет женщине угодить? - заинтересовался художник. - Умеет,
пане. Только сначала он женщину унизит, прежде чем в нее войдет. Художник
почуял, что еще момент - и он узнает тайну доктора. - А как он это делает? -
спросил он равнодушно. Огромный живот Видлонговой затрясся от смеха. - Не
буду я, старая баба, такого молодого человека учить всяким гадостям. Говоря
это, она медленно слезла с топчана и начала натягивать на себя трусы, такие
большие, что и пять Порвашевых задниц там бы поместилось.
- Окна и у меня стоило бы помыть, - заметил художник, лениво
потягиваясь на топчане.
- Стоило бы, - улыбнулась она милостиво. - И завтра или послезавтра я
это сделаю. Подумав, она добавила:
- Ограда вокруг дома у вас из сетки, но ваш садик весь сорняками зарос.
Вы не рассердитесь, если я в садик выпущу своих утят? Травку и сорняки они
выщиплют, а вам не помешают.
-Хорошо,-согласился Порваш.
И он подумал, как умно и правильно сказал доктор, что дома обед бывает
вкуснее и дешевле.
Он не знал, что его радостный вопль разбудил спавшую у открытого окна
пани Басеньку.
Потрясла Басенька спящего мужа и спросила его:
- Порваш проходил по дороге и кричал, что Скиролавки - это милый
бардачок. Как ты думаешь, Непомуцен, почему он так плохо называет нашу
деревню?
- Не морочь мне голову, - сердито буркнул Любиньски. - Меня не
касается, что там выкрикивает по ночам художник Порваш. - Он назвал нашу
деревню "милым бардачком", - повторила пани Басенька.
- Он прав, - подтвердил писатель Любиньски, поворачиваясь к жене
спиной. Он тут же снова заснул, а пани Басенька долго думала в ночи над
смыслом Порвашева выкрика. В самом ли деле в их деревне совершалось что-то
худшее или более извращенное, чем где-либо?

О цветке папоротника
и коротком мгновении счастья

В начале июня ночь в Скиролавках длится уже неполных восемь часов, а
из-за этого, по мнению священника Мизереры, дьявол получает меньший доступ к
человеку, потому что, как Князь тьмы, он прежде всего любит ночной мрак.
Сразу после праздника Божьего тела Мизерера берет отпуск и выезжает к морю,
где вдыхает запах йода. В это время душпастерством занимается викарий и
чаще, чем обычно, приезжает пастор Давид Кнотхе, отправляя свои
протестантские богослужения в окрестных селах, в частных домах или в
часовенках. Ведь Бог един, а зло является в различных обличьях, и всеми
способами необходимо с ним бороться. Священник Мизерера договорился с
пастором Кнотхе, что, когда у кого-то из них случится отпуск или болезнь,
или, как это было у пастора, когда он в университете защищал докторскую по
народным песням, собранным пастором Гизевиушем, - то если не один, то другой
будут заботиться о том, чтобы в людские сердца не закралось сомнение или
неверие.
Не прав был бы тот, кто бы счел, что Сатана в июне совсем
бездельничает. Разве не под праздник святого Яна веками случаются у людей
разные сумасбродства, панны легче теряют невинность, а замужние охотнее
соглашаются изменить своим мужьям? Так говорит традиция, которую уважает
писатель Любиньски, хоть доктор Неглович слегка насмехается над ней,
утверждая, что женщина круглый год вырабатывает тела, вызывающие течку, и
поэтому весь год она приговорена к телесным искушениям, но в июне это просто
становится более заметным, так как ночь укорачивается и темнота ничего не
скрывает. Кто тут прав - трудно сказать. Одно верно, а именно то, что о
женщинах, хорошо или плохо, приятно разговаривать в июне, впрочем, как и в
любом другом месяце.
В начале июня озеро меняет свою окраску. Из синего, как глаза умершей
дочери Ионаша Вонтруха, оно становится темно-голубым, а потом зеленоватым. В
Скиролавках отцветает сирень, над лугами летают бабочки, а ночами возле
хлевов кружит ушастая летучая мышь. В хлебах зацветают первые сорняки -
пурпурно-лиловые куколи, темно-голубые васильки и полевая ромашка. А в
пропашных цветет розовый горошек и желтый щавель.
На болотах и торфяниках за домом доктора по кочкам расползаются побеги
болотного подмаренника, покрытого белыми цветами. Желтеет куриная слепота,
как звезды, искрятся цветы большой кувшинки, а на стелющихся по земле плетях
клюквы показываются малюсенькие темно-розовые лепестки цветочков. В лесах
цветет боярышник, калина, барбарис, можно найти цветок златоглавой лилии, а
с ней - и лесную фиалку. На соснах видны молодые иголки, а на верхушках елей
торчат красноватые шишечки, похожие на цветные свечки. Зелеными листьями
покрываются даже самые старые дубы, которые осторожно и недоверчиво
раскрывают почки. Люди говорят, что в лесах на одну ночь расцветает
папоротник, а кто его увидит - становится счастливым. И это истинная правда,
потому что человек бывает счастливым только одну ночь, короткий миг. Нигде
не сказано, что человек должен быть счастлив всегда, всю свою жизнь, и умный
понимает это, только временами, на короткое мгновение чувствуя себя