Чтение 69–й страницы книги ~Николай II~

"ДЫШАЛ ВОЗДУХОМ В ОТКРЫТУЮ ФОРТОЧКУ"

"17 апреля... Караул помещался в двух комнатах около столовой, чтобы идти
в ванную и в ватерклозет, нужно было проходить мимо часового и караульного у
дверей".

Но уже 20 апреля караул переведен в нижнее помещение, где была "та самая
комната". И они, еще столь недавно владевшие великолепнейшими дворцами,
счастливы этому новому удобству и открывшемуся простору. О радость -
перестало страдать их "чувство стыдливости". "Не придется проходить перед
стрелками в ватерклозет и в ванную, больше не будет вонять махоркой в
столовой".

В первый день их пребывания в Ипатьевском доме по постановлению
Уралсовета было "отменено фальшивое титулование". Авдеев внимательно следил,
чтобы прислуга не обращалась к Николаю "Ваше Величество". Теперь его
следовало называть Николай Александрович Романов.

"18 апреля. По случаю первого мая слышали музыку какого-то шествия. В
садик сегодня выйти не позволили. Хотелось вымыться в отличной ванне, но
водопровод не действовал. Это скучно, так как чувство чистоплотности у меня
страдало. Погода стояла чудная, солнце светило ярко, дышал воздухом в
открытую форточку".

Еще недавно, год назад, в Царском Селе бывший арестованный император
написал в этот день яростные слова: "18 апреля 1917 года. За границей
сегодня 1 мая, поэтому наши болваны решили отпраздновать этот день шествиями
по улицам с хорами, музыкой и красными флагами..."

Быки ("тельцы") не любят красный цвет.

Теперь он уже научился не раздражаться, понял: "дышать воздухом в
открытую форточку" - уже счастье. И "вымыться в отличной ванне" может быть
несбыточной мечтой.

Но постепенно наладилось. Начали выпускать на прогулку. На целых два
часа. Он все еще верил, что Долгоруков вернется, и все беспокоился о своем
верном друге:

"20 апреля. По неясным намекам нас окружающих можно понять, что бедный
Валя не на свободе, и что над ним будет произведено следствие, после
которого он будет освобожден! И никакой возможности войти с ним в какое-либо
сношение, как Боткин не старался".

Их быт в это время описал некто Воробьев, редактор "Уральского рабочего",
описал, естественно, сохраняя классовый взгляд революционера:

"Кроме коменданта, первое время в Ипатьевском особняке несли дежурство по
очереди члены областного исполкома. В числе других довелось нести такое
дежурство и мне... Арестованные только что встали и встретили нас, как
говорится, неумытыми. Николай посмотрел на меня тупым взглядом, молча
кивнул... Мария Николаевна, напротив, с любопытством взглянула на меня,
хотела что-то спросить, но, видимо, смутившись своего утреннего туалета,
смешалась и отвернулась к окну.

Александра Федоровна, злобная, вечно страдавшая мигренью и несварением
желудка, не удостоила меня взглядом. Она полулежала на кушетке с завязанной
компрессом головой.

Целый день я провел в комендантской, на мне лежала проверка караула. Во
время прогулки (арестованным разрешали первое время гулять два раза в день)
Николай мерил солдатскими шагами дорожку.

Александра Федоровна гулять отказалась..."

В конце дежурства бывший царь попросил Воробьева подписать его на газету
"Уральский рабочий". "Он уже вторую неделю не получал газет - и очень
страдал". Воробьев обещал подписать и просил царя прислать деньги.

В "Уральском рабочем" и будет напечатано первое объявление о его
расстреле.

"1 мая. Вторник. Были обрадованы получением писем из Тобольска. Я получил
от Татьяны. Читали их друг другу все утро... Сегодня нам передали через
Боткина, что в день гулять разрешается только час. На вопрос: "Почему?.."
"Чтобы было похоже на тюремный режим..."

2 мая. Применение "тюремного режима" продолжалось и выразилось в том, что
утром старый маляр закрасил все наши окна во всех комнатах известью. Стало
похоже на туман, который смотрится в окна...

5 мая. Свет в комнатах тусклый. И скука невероятная..."

Так он писал накануне своего пятидесятилетия.

КАРАУЛЫ

Внутри дома - на лестнице с револьверами и бомбами несут охрану "латыши"
из ЧК и молодые рабочие, которых Авдеев отобрал на родном Злоказовском
заводе. "Латышами" называют австро-венгерских пленных, примкнувших к русской
революции, и латышских стрелков. "Латыши" молчаливы, да когда и говорят
между собой, рабочие не понимают их речи.

Эта внутренняя охрана живет в доме в комнатах первого этажа. Рядом с той
комнатой. Часть охраны живет напротив, в "доме Попова" (по имени прежнего
владельца).

Внешнюю охрану - караулы вокруг дома - несут злоказовские рабочие.

При доме - автомобиль. Водителем Авдеев назначил мужа своей сестры -
Сергея Люханова. Их старшего сына тоже взял в охрану. Завидная это должность
- охранять царя, и деньги платят, и кормят, и сам живой: не то что умирать
на гражданской войне...

Сам Авдеев в доме не живет, уходит по вечерам к себе на квартиру. И в
доме остается его помощник - тоже злоказовский рабочий, Мошкин.

Мошкин - веселый пьяница. Как только комендант за порог, Мошкин начинает
блаженствовать. Из караульной комнаты звучит перенесенный туда рояль, песни
под гармошку. Веселье идет полночи, гуляют стрелки...

А утром вновь в 9 утра появляется Авдеев. Нравится Авдееву его должность.
Ни на мгновение не забывает бывший слесарь, кем он теперь распоряжается. Это
его звездный час... Когда ему передают просьбы Семьи, отвечает: "А ну их к
черту!" - и победоносно смотрит, каково впечатление стрелков. Возвращаясь из
комнат Семьи, обстоятельно перечисляет в комендантской, о чем его там
просили и в чем он отказал.

Комендант Авдеев, охранник Украинцев, некий "лупо-глазый" - вот новые
имена в царском дневнике. Они сменили - графа Витте, Столыпина, европейских
монархов...

"22 апреля. Вечером долго беседовал с Украинцевым и Боткиным". А прежде
он беседовал... с кем он только не беседовал!

"Вместо Украинцева сидел мой враг "лупоглазый" (а прежде у него был враг
- император Вильгельм).

И здесь остановимся.

Уже заканчивая читать его предпоследнюю, 50-ю тетрадь дневника, можем
подвести итоги: все, что истинно трогало, подлинно волновало его, все его
внутренние бури только проскальзывают в отдельных фразах... Нет-нет, он умел
прекрасно писать. Достаточно вспомнить его письма к матери или "Манифест об
отречении..."

Просто таков стиль его дневника. И нам нужно научиться ощущать нашего
героя сквозь кратко-равнодушные дневниковые строки.

Он был скрытен и молчалив... Он записывает разговоры с Авдеевым и
Украинцевым про замазанные окна и столь же кратко, мимоходом, упоминает:

"Утром и вечером, как все дни здесь, читал соответствующие (места)
Святого Евангелия вслух".

А это и есть главное.

"И В ТУ ВЕСНУ ХРИСТОС НЕ ВОСКРЕСАЛ"

Их насильственный приезд в Екатеринбург совпал с днями Страстной Недели.

Приближалась Пасха 1918 года. Затопило кровью страну... "Россия, кровью
умытая..."

В эти великие дни Страстей Господних, когда приближался час Его Распятия,
вошли они в Ипатьевский дом. Для мистического героя нашего появление в
Ипатьевском доме в такие дни полно смысла. Он должен был почувствовать
трепет от грозного предзнаменования.

В это же время, на третий день Пасхи, из Москвы была выслана сестра
царицы Элла. Вначале Эллу и ее Марфо-Мариинскую обитель новая власть не
трогала. И она написала в одном из последних писем: "Очевидно мы еще не
достойны мученического венца..." Ее любимая мысль: "Унижение и страдание
приближают нас к Богу".

И вот начался ее крестный путь. На Пасху арестованную Эллу привезли в
Екатеринбург. И она жила в том самом Новотихвинском монастыре, откуда вскоре
будут носить еду Царской Семье. Но уже в конце мая Эллу сослали дальше - за
140 верст, в маленький городишко Алапаевск. Здесь собрали высланных из
Петрограда Романовых: товарища детских игр Ники - Сергея Михайловича, трех
сыновей великого князя Константина и к ним присоединили сына великого князя
Павла - 17-летнего поэта князя Палей.

На Пасху они получили от Эллы подарки. И, конечно, письмо.

Тема мученического венца - главная тема Эллы. Она не могла в эти дни не
написать им об этом. Почитаемый Николаем и его отцом Иоанн Кронштадтский
говорил в своих проповедях: "Христианин, претерпевающий бедствия или
страдания, не должен сомневаться в благости и мудрости Божьей, и должен
угадать, сколь можно, волю Божию, явленную в них... Да принесет каждый
человек своего Исаака в жертву Богу..."

"Угадать, сколь можно, волю Божию, явленную в страданиях" - вот о чем он
должен был размышлять в эти дни.

И с мыслями этими сомкнулось знаменательное событие, случившееся тогда
же.

Из дневника: "6 мая... Дожил до пятидесяти, даже самому странно..."

Не так часто доживали Романовы до 50 лет. Мало жили цари из этой
династии. И вот Господь даровал ему этот возраст... Зачем он дарует ему,
отвергнутому собственной страной? И в эти же дни - видение только что
отошедшей Пасхи, Страстной Недели...