Чтение 69–й страницы книги ~Петля~

И тут, как нельзя более кстати, я слышу, как за стеной нетерпеливо
переступает с ноги на ногу, скрипя ботинками по снегу, и коротко, глухо
откашливается Ольга Гавриловна. Наверное, бедная, замерзла. И все конечно
же слышат эти озадаченные, ошеломленные парни, но понимают по-своему. Им
кажется, что сарай окружен, сопротивляться бесполезно и опасно, что
остается только подчиниться этому страшноватому и отчаянному парню,
который с пистолетом сейчас стоит напротив них и может в любой момент
выстрелить.
И вот уже третий парень беспрекословно вылезает из сарая и бежит следом за
другим.
Здесь действует безотказный психологический закон: один не решается
ослушаться, потому что молчат остальные, а остальные становятся все
покорнее по мере того, как их становится меньше.
И вот наступает момент, когда в сарае мы остаемся втроем: Ленька Пес,
Павел и я. Я ждал и готовился к этому моменту и, кажется, все рассчитал.
Дело в том, что Леньку нельзя выгнать вслед за остальными. Он главарь,
остальные могут ждать его где-то невдалеке, и тогда неизвестно, какое
решение они примут, ведь это очень инициативные и агрессивные ребята. Но
главное даже не в этом. Выгнав Леньку, я могу подставить под удар Павла,
которого сочтут доносчиком, тем более что мое появление, кажется, спасло
его от больших неприятностей. Это, конечно, не прибавляет симпатии к нему,
и сочувствия у меня Павел тоже никакого не вызывает. Все же последнее
обстоятельство кое-что меняет в моем представлении о нем и о всей группе.
Но и это еще не все. Мне важно, чтобы Ленька вынес для себя кое-что
полезное из этого эпизода, кое-что намотал себе на ус, ведь он, мне
кажется, парень не глупый. Это третья причина, почему я его задержал тут.
Он должен услышать хотя бы начало моего разговора с Павлом. Именно и
только начало, не больше.
И вот, когда мы остаемся втроем, я подхожу к все еще стоящим возле бревен
парням. По-моему, оба они так и не могут сообразить, что произошло, а
главное, что еще произойдет, что их ждет дальше. Пряча пистолет, я говорю
Павлу:
- Ну, здорово, Павел. От самой Москвы тебя ищу. Через Тепловодск, между
прочим. Догадываешься - зачем?
Павел опускает глаза и хмуро цедит сквозь зубы:
- Почем я знаю...
Ему, видно, плохо. Его успели здорово помять. И на щеке растекается
синевой багровая рваная царапина. И все же я жду совсем другой реакции на
мой вопрос. Неужели у этого парня такая выдержка?
Зато на круглом, с застывшей улыбкой лице Леньки я замечаю откровенное и
жадное любопытство. Он сейчас, наверное, не уйдет, даже если я разрешу. Но
он помнит, что я приказал ему остаться, прекрасно помнит и сейчас рад
этому.
- Что ж, тогда придется кое-что объяснить тебе, Павел, - продолжаю я. -
Насчет последней твоей поездки в Москву, в частности, - и достаю свое
удостоверение. - На, читай. Ради тебя из Москвы прикатил.
Но Павел лишь бросает на книжечку косой взгляд и не шевелится, тяжело
привалившись спиной к бревнам. Зато привстает и тянет руку Ленька.
- Сиди, сиди! - приказываю я. - Все, что надо, и так увидел. Тебе скоро
другой человек даст прочесть свое удостоверение. К этому, кажется, идет.
Так что не завидуй. - И снова обращаюсь к Павлу: - Ты после Ноябрьских
ездил в Москву?
- Не помню, - хмурится Павел. - И никого это не касается. Особенно вас.
Говорит он зло, резко, даже с вызовом и еще с какой-то, мне кажется,
затаенной болью. И я начинаю вдруг ощущать беспокойство. Павел ведет себя
не так, как я жду.
Однако, чувствуя на себе настороженный, подозрительный взгляд Леньки Пса,
я продолжаю идти по намеченному заранее плану. И еще я тревожусь за Ольгу
Гавриловну, которая, наверно, вся истомилась, ожидая конца этой опасной
истории. Да и замерзла, конечно, тоже.
- Как видишь, приехал я к тебе издалека, - говорю я Павлу. - Ну, а сюда
прийти надоумила меня твоя матушка. Она и сейчас стоит там, за сараем.
Павел с усилием приподнимается и, между прочим, оказывается высоким и
стройным малым, и лицо кажется уже не таким бледным, исчезли и синие мешки
под глазами. А сами глаза из-под черных насупленных бровей сейчас полны
злости.
- Чего же вы! - восклицает он. - Хоть бы сюда зашла. Холодно же!
- А ты позови ее, - советую я.
И Павел, закусив губу, торопливо выбирается из сарая.
- Любит, видать, мать-то, - говорю я Леньке.
- Ага, - равнодушно откликается он и, широко улыбаясь и показывая зубы,
спрашивает: - Чего же вы Пашке шьете?
- А у тебя-то мать есть?
Я словно не замечаю его вопроса и тем даю понять, что он неуместен и
отвечать на него я не собираюсь. И Ленька прекрасно это улавливает. Он,
конечно, и не очень-то надеялся на мой ответ. Продолжая улыбаться, он
машет рукой:
- А! У меня одно название, что мать. А другое название, что отец. - И
неожиданно добавляет: - Вот у Пашки был отец - это я понимаю. Помер он.
И мне кажется, что улыбка его вдруг становится какой-то тусклой и
вымученной.
- Так всегда бывает, - невольно вздыхаю я. - Хорошие люди умирают
почему-то быстрее.
Мне этот парень сейчас не кажется уже злобным и коварным. Даже его
большой, толстогубый рот, полный острых белых зубов, не вызывает у меня
неприязни. И Ленька, кажется, это чувствует.
- Псом-то тебя за что прозвали? - спрашиваю я.
- Кусаюсь больно, - угрожающе улыбается Ленька.
- Бывают такие бешеные псы, которые начинают кусать сами себя.
- Не. Я не бешеный.
- Только других кусаешь? Павла, например? Смотри, Ленька. Ты ведь знаешь,
чем это обязательно кончится. Что ж, охота тебе? Надоела свобода?
В сарай заходит сначала Павел, а за ним, с трудом перешагивая через выступ
ворот, и Ольга Гавриловна. Она и правда окоченела и изрядно
переволновалась тоже.
Разговор наш с Ленькой обрывается. Все еще улыбаясь, он отводит глаза.
- Все, как видите, обошлось, Ольга Гавриловна, - говорю я.
Она кивает в ответ.
Некоторое время мы молчим, я даю ей возможность прийти в себя и хоть
немного отогреться. Павел снова тяжело усаживается на прежнее место, не
поворачивая головы в сторону Леньки, словно и не замечая его. Павел
напряжен и встревожен, я это прекрасно вижу.
- Ну что ж, - наконец говорю я. - Пора и нам отправляться. Мне с Павлом
еще поговорить надо. Пошли? Как, Ольга Гавриловна?
Та лишь кивает мне, так и не проронив ни слова.
Мы по очереди выбираемся из сарая и бредем, отворачиваясь от ветра, через
пустырь и заснеженные огороды к домикам, где начинается уже знакомая мне
улочка.
По дороге я думаю, куда мне вести Павла, где лучше мне с ним поговорить.
Этот разговор должен закончиться задержанием Павла, его арестом. Все
сходится, все факты. Конечно, они, казалось бы, не раз сходились. Но все
отпало. Осталась последняя версия: убийство из ревности. Других мотивов не
существует. Случайность и неосторожность тут тоже отпадают. Но любовь,
ревность... Особенно отвергнутая любовь. Такое может перевернуть душу,
взвинтить ее до отчаяния и толкнуть неустойчивого, необузданного человека
на самый ужасный поступок, на самый отчаянный, после которого уже самому
не хочется жить. Но этот трусливо удирает из Москвы, забирается в свою
нору и живет, тихонько живет...
И я принимаю решение.
Через час мы уже сидим с Павлом в одном из кабинетов нашего управления, в
официальном и строгом кабинете, где я вовсе не расположен создавать
обстановку покоя и вызывать симпатию или какое-то особое доверие.
Павел опустил кудлатую голову и упрямо молчит, хмуро уставившись в одну
точку на полу. Он не желает разговаривать со мной, не желает отвечать на
вопросы. Так он и заявил мне, как только мы вошли в этот кабинет. "Можете
сажать!" - с вызовом бросил он.
И вот мы молчим, и я думаю, как же все-таки начать этот нелегкий разговор,
как подавить в этом парне враждебность, страх и упрямство, как разбудить
совесть, желание выговориться, чувство раскаяния. Нащупать болевую точку в
душе... Но что может быть больнее того, что случилось? Если, конечно, он
любил. А он любил по-своему, уродливо и страшно, но любил.
Значит, об этом, только об этом и сразу об этом надо вести разговор.
- Мне кажется, - говорю я, - что ты все-таки любил Веру. Но это была
девушка, которая...
Неожиданно Павел поднимает на меня ошалевшие, перепуганные глаза.
- Почему... вы говорите... "была"?..
Голос его прерывается.
- Потому, что ее уже нет. Ты это знаешь.
- Как так - нет?!. - не своим голосом кричит Павел, сжимая кулаки и весь
подавшись вперед. - Как так - нет, я вас спрашиваю?!.
В порыве его столько искреннего отчаяния и гнева, что я невольно теряюсь.
Это не может быть притворством, маскировкой, игрой. Ни один человек не
способен на такую игру.
- Ты сам должен знать. Ты был с ней в тот вечер.
Павел вскакивает, делает несколько быстрых шагов по кабинету и снова
подбегает к столу, за которым я сижу.
- Но она была жива!.. - нагнувшись, кричит он. - Жива, вы это понимаете
или нет?! Пока... - Голос его прерывается, подбородок начинает мелко
дрожать.
- Что - пока? - строго спрашиваю я.