Чтение 69–й страницы книги ~Большой шухер~

был явно незнаком, но в нем ощущался заметный хмель.

Они опять перешли на шушуканье и, протопав по деревянному настилу во
дворе избы, вышли на улицу, тихо скрипнув калиткой.

- Сюда идут, - шепотом произнес Гребешок, - свалим с крыльца на всякий
случай?

- Зачем? В темноте они нас не рассмотрят. И потом, ты что думаешь, они
сюда с автоматом придут?

- Ксюха, ты петь умеешь? - спросила Элька.

- Иногда, от сильного кайфа. А что?

- Ну, какую-нибудь русскую народную, блатную-хороводную...

- З-запросто! - плохо различимая во тьме Элькина спутница откашлялась с
нарочито старческими интонациями: "Кхе-кхе!" и завела довольно сильным, хотя
и пьяноватым голосом:

Ромашки спрятались, поникли лютики,

Когда застыла я от горьких слов...

Элька тут же подтянула, и уже в два голоса над заснувшей деревней
понеслось:

Зачем вы, девочки-и, красивых любите?

Непостоянная у них любовь!

Они постепенно приближались к дому бабы Дуси. Если первый куплет бабоньки
спели в лирическом ключе и стараясь прежде всего, чтоб исполнить красиво, то
второй проорали именно в расчете на громкость. Может, найдется в деревне
хоть какой-нибудь гражданин, который заинтересуется, отчего девушки так
надрываются?

Впрочем, из застольного разговора с бабкой Агафону с Гребешком было
известно, что самому молодому из мужиков, коренных жителей Конца, сравнялось
семьдесят.

В общем, надрывались девки зря. Наконец Эля и Ксюша, поравнялись с
крыльцом, где покуривали куропаточники. Как раз в это время они допели песню
про ромашки и лютики, после чего без перекура взялись за следующую. Тоже,
естественно, из бабского застольного репертуара:

Огней так много золотых

На улицах Саратова...

Зоркий глаз Эльки углядел, однако, красноватое мерцание сигарет сквозь
щель полузакрытой двери. Она оборвала пение и сказала:

- Ага, а вот тут-то мы и закурить стрельнем!

- Запросто! - подтвердила Ксюха.

- Ну и что делать будем? - обеспокоенно пробормотал Гребешок. Девицы уже
открывали щеколду калитки.

- Общаться, - лаконично произнес Агафон. - На ловца и зверь бежит.

Легкий топоток двух пар туфель быстро добежал от калитки до крыльца
терраски. Дверь дернули за ручку с внешней стороны, она открылась.

- Здрасте, мальчики! - сказала Элька. - Сигаретки не будет?

- Будет сигаретка, - Агафон произнес это весьма спокойно и вытащил пачку.

Элька даже при свете сигареты лицо рассмотреть не могла, но голос ей
показался знакомым. Правда, алкоголь изрядно нарушил у нее способность к
логическому мышлению, а также и память ослабил, и она сообразить сразу, что
нарвалась на кого-то из тех, кого пыталась жестоко кинуть, не сумела.

- Спасибо, вы очень любезны, - покривлялась береговская этуаль. Ксюша
тоже полезла в пачку, и тут куропаточники с удивлением увидели, что рука у
нее с внешней стороны намного темнее Элькиной. А когда девушки прикурили от
услужливо выставленной Гребешком зажигалки, пламя на несколько секунд
осветило их лица, и все стало ясно.

Большие глазищи, ярко-белые зубки, выпуклые темно-красные губы... Волосы
чернее воронова крыла, свитые в дикое множество мелких косичек. Наконец,
кожа цвета темного шоколада.

- Ты чего, африканка, что ли? - с легким обалдением произнес Гребешок.

- Конечно, только сегодня из Африки, а позавчера, блин, хвост отпал и с
дерева слезла, - невозмутимо произнесла чернокожая.

- А по-русски шпаришь классно, без акцента, - заметил Агафон.

- Ничего не поделаешь, приходится.

- Прямо как в анекдоте, - хмыкнул Гребешок. - Спрашивает, значит,
негритенок у матери: "Мама, а почему у меня такая черная кожа?" Мать
отвечает: "А затем, сынок, чтоб защитить тебя от палящего африканского
солнца". Негритенок опять спрашивает: "Мама, а почему у меня такие жесткие и
курчавые волосы?" - "А это, сынок, чтоб ты не цеплялся волосами за листья
пальм, которые растут в вечнозеленых африканских джунглях под палящим
африканским солнцем". - "Мама, а почему у меня такие крепкие и красивые
белые зубы?" - "А это, сынок, чтоб ты мог разгрызать кокосы, которые висят
на пальмах, растущих в вечнозеленых джунглях под палящим африканским
солнцем". - "Слушай, мам, а какого же хрена мы тогда в Архангельске живем?"

Девицы закатились таким хохотом, что Гребешок испугался: вдруг бабку
разбудят? Агафон, как раз наоборот, был вовсе не против, чтоб кто-нибудь
проснулся. Конечно, лучше, чтобы Налим с Лузой.

- Можно потише? - сказал Гребешок не очень сердито. - Люди спят.

- Можно, - прошептала негритянка Ксюша, готовая вот-вот опять прыснуть.

- А вы пройтись не хотите? - поинтересовалась вполголоса Элька. -
Воздухом подышать, тишину послушать? Так клево!

- Без проблем, - ответил Агафон, - только мы, предупреждаю, песен не
поем. У нас голоса сорваны.

- Как жаль, а нам так мужской силы не хватает... в пении. Общей группой,
попыхивая сигаретами, вышли за калитку.

- Не люблю на ходу курить, - заметил Гребешок, - вон там бревнышко лежит,
присесть можно.

Это возражений не вызвало. Дошли до бревнышка, присели рядком: девочки
посередке, мальчики с краев. Агафон оказался рядом с Элькой, а Гребешок с
негритянкой Ксюшей.

- В отпуск приехали? - поинтересовалась Ксюша. - Из города?

- Само собой, - ответил Гребешок, удивляясь тому, что Элька их до сих пор
не узнала. Вспомнилось, как меньше чем полсуток назад эта длинноногая
блондинка навела на него пистолет и он, струхнув, положил на землю автомат.
А почему? Да потому что она прямо на глазах у куропаточников задушила
здоровяка Барбоса. Точнее, шею ему свернула. Жуть!

Агафон тоже соображал помаленьку. Действительно настолько пьяна, что не
может узнать, или все-таки узнала, но виду не подает? А если это так, то
какую новую заподлянку задумала?

- Что-то я вас здесь раньше не видел, - заметил Гребешок. - Вроде в том
доме Дарья Петровна жила. Верно?

- Это моя бабушка была, - вздохнула Ксюша. - Померла полтора года назад.
Правда, я ее никогда не видела.

- Я тоже никогда не слышал, что у нее такая внучка есть.

- В смысле черная?

- Нет, вообще.

- Не мудрено. Мать у меня объявилась только год назад. Последний срок
досидела. И к бабке лет двадцать не ездила. Сперва от стыда, что залетела от
негра, потом оттого, что пила и в тюрьму садилась. Но как бабка померла, тут
же примчалась наследство на дом оформлять. Хотела пропить, но не успела.
Надрызгалась и померла в поезде. Я и не знала ничего про дом, если бы менты
мне бумаги не отдали, которые у нее нашлись.

- Нормально, да? - пуская дым ноздрями, сказала Элька. - Два подарка
сразу!

- Не понял... - произнес Агафон. - Почему два?

- А потому что главный подарок - это не дом, - хмыкнула Ксюша. - Главный
подарок - это то, что она сдохла.

- Ни фига себе, - неодобрительно произнес Гребешок, - про мать - и так
круто...

- В самый раз, - красноватые блики от сигареты отразились в сердито
сверкнувших белках Ксюшиных глаз. - Чего я от нее хорошего видела? То, что
она меня родила, блин, хрен знает от какой гориллы? Так я ее об этом не
просила. Знаешь, сколько раз думала: как бы хорошо было, если бы меня вообще
на свете не было?

- Не заводись, - миролюбиво произнесла Элька, - фига ли ее теперь
поливать, когда уже все? Теперь-то все о'кей у тебя: квартира в Питере есть,
дом в деревне есть, хрусты водятся... Прикида - завались, какие проблемы?

- Да я так, просто товарищ за мою маму испереживался, - хмыкнула Ксюша, -
небось была бы у него такая, так он бы ее сам зарезал.

- Значит, ты тоже отдыхать приехала? - спросил Гребешок.

- А что, нельзя? - зло сказала Ксюша.

- Не, можно... - обескуражено произнес Гребешок. - Я же не расист. Мне
лично все по фигу, был бы человек хороший.

- Правильно, - поддержала Элька, - пойдем лучше погуляем, а то на этом
бревне радикулит нажить можно.

Встали и пошли в том же развернутом строю.

- А мы, по-моему, еще не знакомились, - сказал Агафон, - верно? Может,
пора?

- Запросто! - сказала Ксюша. - Щапова Ксения Николаевна, русская
негритянка.

- Очень приятно, - поклонился Гребешок, - меня можно просто Миша, я не
гордый. Можно, я вас буду Ксюшей называть?

- Можно. "Ксюша, Ксюша, Ксюша, юбочка из плюша..."

- Во, это по-нашему! - пьяненько просияла Элька. - А то, блин, как в
анекдоте про собак. Встречаются два кобеля: "Я - доберман-пинчер!" - "А я
просто так, пописать вышел!" Так вот, я просто Эля, без отчества.

- Ну, тогда я Саня, - произнес Агафон.

- Врешь, конечно, - усмехнулась Элька, - но имя хорошее. Агафон немного
опешил, однако промолчал.

- Не могу понять, - вздохнула Элька, - как здесь народ без электричества
живет? А главное - без телика?

- Зато спокойно. Никто никого не пугает. Ни войной, ни революцией, ни
ростом организованной преступности, - с умным видом заявил Агафон.