страшась посмотреть с высоты шестнадцатого этажа, перевел дух только перед
кнопкой лифта. Пока тот разбуженно гудел и ворочался в глубинах шахты,
вспомнил старый анекдот про великое наводнение. Вода затопила село, всех
вывезли на машинах, а один остался, твердя: "Господь не допустит моей
гибели, я ведь праведно выполняю все его заповеди". Вода подступила ближе.
Опоздавших эвакуировали уже на лодках. А праведник снова отказался: "Я не
нарушал заповеди. Господь меня спасет!" Наконец вода поднялась так, что ему
пришлось перебраться на крышу. Прилетел вертолет, высматривая живых,
никого, только этот. Но праведник уперся: "Я исполнял все заповеди, Господь
меня спасет!" Вертолетчики улетели. Вода поднялась еще выше, упорствующий
утоп. А на небесах к Богу с упреком: "Что же ты, Господи? Почему не спас?"
А тот ему орет рассерженно: "Идиот, а кто же, по-твоему, посылал за тобой
машину, лодку, вертолет?"
щеголяли коричневыми плечами, блестящими, как полированное дерево, мужчины
распускали рубашки до пояса: когда в коже появляется эта пигментация, то
каждый чувствует себя словно бы одетым.
скользила и пропадала за спиной стена из массивных глыб огромного здания. Я
напряженно всматривался в людей, а когда они ловили мои взгляды, с трудом
удерживался, чтобы не сказать горячо: вы - это тоже я, только в другом
теле! И все люди тоже частицы моего "я"! Вы только отделены от меня... и
друг от друга незримыми стенками, как клетки моего тела разделены
межклеточным пространством!
худшем - кто-нибудь не поленился бы вызвать людей со смирительной рубашкой.
бы пророком. Скорее всего был бы забит камнями. Но мог бы стать основателем
новой религии. Сейчас и народ скептик, да и сам я лишнего не брякну. Не
психушка или тюрьма страшна, а вот как бы не осмеяли...
В другой руке большой пластиковый пакет с раздутыми боками: женщина без
тяжелой сумки с продуктами уже вроде бы и не женщина, а инопланетянка или
шпионка - идет легко, красиво покачивая бедрами. Солнце просветило ее
легкое платье насквозь, я увидел ее фигуру, как увидел бы на пляже, в
черепе что-то затикало.
- Ну, Бася... А я тебя не узнал сразу!.. Ты была самой красивой в школе, а
сейчас просто расцвела, как... просто слов не найду...
скользнули по моему лицу, моей груди. Жар опалил мое лицо, кончики ушей
запылали, как раскаленные слитки железа.
было пятнадцать... как давно это было!.. а я был еще мал и глуп, хотя по
ночам грезились голые женщины, толстые и потные, ей было тоже пятнадцать,
но она что-то начала понимать раньше. Однажды нас застал теплый летний
дождь, мы добежали, расплескивая лужи, до ближайшего подъезда, вскочили,
захлебываясь от хохота, и там, в крохотном предбаннике старого добротного
дома, оглядывали друг друга, промокших насквозь, и снова хохотали до
изнеможения.
как раз пришла мода ходить без лифчиков... Я все еще смеялся, но чувствовал
странное смущение: нельзя пялиться, неприлично так таращить глаза, но хотел
таращить, чувствовал, что в этом неприличии нет ничего неприличного, и
более того - Бася совсем не против, чтобы я пялился, еще как не против...
крепкая грудь просвечивала ясно и четко, я видел даже розовый ореол вокруг
торчащего кончика, размером с горошину, раскаленно-красного, так мучительно
зовущего к себе, что во мне все сладко заныло, застонало...
своим теплом. Хотя тоже промок, но две такие ледышки, соприкоснувшись, тут
же воспламенились бы жарким огнем. Да что там, я уже чувствовал в себе
неведомый жар, во мне вскипела вся кровь, тело разогрелось, а неведомый
тяжелый шар быстро смещался книзу.
все высохнет, мы согреемся, вот туча уже уходит, вот-вот солнце... А сам
молил природу, чтобы туча не уходила, пусть еще вот так постоим странно и
необычно в темном парадном, но губы двигались, слова вылетали нужные... уже
тогда говорил и двигался, как заводная кукла, алгоритмик чертов.
моему, раскаленному, мои руки сами обхватили ее за плечи, сместились на
талию, но от сползания дальше я их удержал, сам ужасаясь своей дерзости, и
мы замерли. Сердца стучали так громко, что я слышал стук ее сердца, а ее
тугая и одновременно мягко-горячая грудь вздрагивала от толчков изнутри,
сладостно больно втыкалась в пластинки моего живота.
что от нас валит пар, словно промокшую одежду повесили на горячие батареи.
Тела разогрелись, даже кости накалились, а от моих рук жар перетекал в ее
тело, и без того знойное, эти потоки циркулировали по нашим телам, создав
общий круг кровообращения, а с ним и чувства...
то они потянутся к этим упругим жарким яблокам, а потом и вовсе начнут
снимать ее трусики, я закрыл глаза, волны жара накатывались на голову, там
шумело, как будто ливень грохотал в моей голове.
"этому" никакого серьезного значения, но теперь-то, после стольких лет, я
понимал, что это была прямая подсказка половозрелому идиотику. Прижавшись
ко мне, она чувствовала, как во мне набухло горячее и подпирает ее в
развилку, сквозь брюки, но я все еще не понимал, что делать дальше...
вообще-то смутно понимал, но не решался... не решался даже решиться.
ощущения близости этой жгучей тайны, что вот-вот раскроется, новая волна
жара прокатилась по телу и тоже остановилась внизу.
дыхание от ее губ едва не прожигало мне рубашку. - Я просто сама не
понимаю, что говорю...
среагировал, осел недоразвитый.
ярость дождя стихает. Такие ливни не бывают долгими, скоро по мокрой улице
возобновится движение, кто-то войдет в подъезд...
пустыни с каждым ее дыханием выжигает на моей груди последние капли дождя.
нас была медкомиссия, так вот, они уже не девственницы...
это осудить, она к этому и призывала, но было в этом нечто... нечто
приближающее нас самих к этой опасной жгучей тайне, которую предстоит
познать, наши тела уже стонут от желания, от нашей тупости... нет, от моей
тупости, так и не сумел переступить эту грань тогда, а переступил на две
недели позже с подвыпившей женщиной вдвое старше меня. Идиот, осел, тупарь,
интеллигентик недорезанный!
же самое сожаление. Возможно, она потеряла свою невинность, как и я, совсем
не романтично. Мою унесла подвыпившая баба, ее - пьяный слесарь, но если бы
чуть-чуть тогда качнулось нечто, упала песчинка на другую чашу весов, на
чашу моей или ее смелости, то вся моя жизнь могла бы пойти иначе...
лет через пятнадцать так же встретимся... Москва не такая уж и большая.
платье снова стало полупрозрачным, тело двигалось стройное и музыкальное, я
видел прежние стройные ноги, только в бедрах раздалась чуть, что вовсе не
портило, еще как не портило.
холод, который охватывал при приближении к космической бездне. В душе
наступило тягостное томление, родилось ощущение огромной потери,
невосполнимой, уже никогда и ни за что...
пятнадцатилетним... Не исправишь... Не дано исправлять, как черновики! Уже
никогда не быть двадцатилетним. Никогда не быть даже двадцативосьмилетним.
А потом стукнет тридцать, хочу этого или не хочу. И не могу отсрочить. А
потом будет сорок... И тогда, может быть, тоже буду колотиться головой в
стену, понимая, что вот в этот день, сегодня, когда мне двадцать девять, я
прохожу мимо замечательной возможности...
Чувство потери заполнило всего до кончиков ушей. Эх, по глазам вижу, она
подумала, что если бы переиграть, то вела бы себя иначе. Нашла бы, как
помочь, подтолкнуть, направить. И наша жизнь... и жизнь других людей пошла
бы по-другому...
Каменистый Артем
Никитин Юрий
Пехов Алексей
Соломатина Татьяна
Распопов Дмитрий