в виду фартук, - или все же оставляли со смыслом? Но какой смысл-то в этом
фартуке? И во всем, что тут происходило или мерещилось мне?" Что он мог
сказать себе в ответ? Ничего. Чудом приходилось считать то, что его
существование еще продолжалось.
времени, возродить в себе музыку, любую, какая вспомнилась бы теперь, и
мыслить удобным для себя способом. Данилов напрягся, но тут же что-то
подхватило его, завертело будто в воронке смерча, подняло ввысь, и он
ощутил то, что старался избежать ощутить. Ощутил вечность. Ощущение было
мгновенным и пронзительным. Данилов думал, что он поседел.
услышал звуки. Звуки были металлические, чем-то стучали и скребли по
железу.
гостиницах районных городов. Матрац был тонкий, и сетку Данилов чувствовал
боками. Сетку, похоже, успели сильно продавить, она провисла и напоминала
гамак. Что же касается постельного белья, то его выдали свежее, пахло оно
прачечной и имело, где следовало, овальные отметки инвентарных резиновых
печатей. Лежал Данилов в голубой пижаме. Рядом с кроватью стоял ореховый
платяной шкаф, там, возможно, находились сейчас вещи Данилова, в том числе
пальто и нутриевая ушанка.
даже апартаменты, с королевскими альковами, с зеркалами в серебряных
оправах и дюседепортами Буше.
и проснулся вконец. Какие нынче могут быть обиды! Что он ропщет! Что
прикидывается дураком! Ну не Версаль, не Сансуси, не хьюстонский
Хилтон-отель, так ведь это после черного колодца. Хорошо, что живой и
белье дали, пусть и бывшее в употреблении, но свежее, утюженное, и на
тумбочке рядом с репродуктором установили графин с жидкостью. Что же
роптать-то!
Данилова. Он привстал, притянул графин, хлебнул из горлышка. Жидкость была
теплая Однако Данилов выпил полграфина. Ничего с ним не сделалось. Он
захотел тут же и есть. И в этом естественном требовании его организма было
нечто обнадеживающее. Значит, натурально, жив и желает жить.
ему внутренними сигналами или прислано отпечатанным на машинке. Тут
Данилов затаил и некую хитрость: из названий блюд он мог узнать, конечно,
с известными оговорками, степень тяжести твоего нынешнего состояния. Как
его полагали кормить? Как пленника? Как смертника в одиночной камере? Как
гостя? Как утерявшего расположение? Как гуся лапчатого? Как последнюю
тварь? Как кого?
туалет и умывальник, зубы почистил суровой щеткой, причесался. И протянул
судьбе руки.
они обрадовали Данилова. Блюд было много, но все они происходили из
буфетов железнодорожных станций. "Не перепутали ли они меня с Кармадоном?"
- удивился Данилов. Но, может быть, здесь была новая манера в еде? Или в
меню был намек на случай с Кармадоном? Мол, жуй и соображай, что и из-за
дуэли ты прибыл сюда.
"Советский спорт", Данилов и сам, отбывая с Земли по вызовам, случалось,
брал раньше. Сейчас курица (ножка) явилась Данилову незамедлительно,
причем не на буфетной фольге, а на фаянсовой тарелке. Курица была
холодная, тощая, но Данилов ее проглотил с азартом, перемолов и кость.
Данилов потребовал бумажные салфетки, возникли и салфетки. Попросил он
зубочистку, и зубочистку ему спустили.
сытость не принесла ни радости, ни успокоения. Обычно утром в Останкине
после завтрака он гладил электрическим утюгом бабочку. Теперь в глаженье
бабочки не было нужды.
не только намерены были устрашить или восхитить, ему не только
предлагались загадки и задачи. Исследователей бесспорно интересовали и
моментальные отклики его личности на видения, катаклизмы, сотрясения, на
толчею энергичных фантомов и монстров, наконец - на открытие ему вечности.
(Когда Данилов увидел над умывальником зеркало и увидел в зеркале себя, он
удивился тому, что не поседел. Впрочем, проснувшись, он понял, что
ощущение вечности из него ушло. Бездны, открытые ему, были им забыты.
Мгновенные озарения вычерпнули из него. Он опять знал о себе и о мире не
более, чем земной Данилов. К лучшему это или нет, он не мог сказать.
Теперь он лишь смутно помнил, что и его будущее было ему открыто. Так что
же? Может быть, в вечность его окунули по ошибке? Может быть, по ошибке
ему, Данилову, дали лишние сведения и, спохватившись, поутру стерли их
мокрой тряпкой, чтобы он не мог воспользоваться никакой лазейкой в
будущее? Или им был нужен именно его мгновенный отклик? И все? Там, в
Колодце Ожидания, Данилов, потрясенный открытым ему, сам старался упрятать
ощущение вечности в дальний ящик - да и с сотней запоров! - своей памяти.
Сейчас же он напрягал эту самую память, надеясь возобновить хоть толику
знания об уготованном ему. Но тщетно.) Так вот теперь наверняка эти
отклики его личности, движения его натуры были уже изучены исследователями
и лежали в дискотеке.
узнать обо мне нового? Зачем они еще тратили средства и энергию?" А
средств и энергии в Колодце Ожидания было потрачено немало. Сколько там
было толчеи жизни, сколько крушений миров, галактик, неизвестных Данилову
спиралей, сколько суетни сущностей вещей и явлений! Ему напоказывали
всякой чепухи и всяких странностей, каких никогда не было в реальной
жизни. Скажем, швыряние в пропасть казаком со спящим младенцем за спиной
страшного мертвеца заимствовали у Николая Васильевича Гоголя. Интересно,
читали ли сами исследователи "Страшную месть" или сведения о ней
(возможно, искаженные: Карпатские горы были показаны Данилову довольно
приблизительные) попали в их аппараты и камеры косвенным образом? Впрочем,
это не имело значения. Значение имело то, что порой исследователи пытались
воздействовать на него чуть ли не как Кармадон. Пугали всякими
состарившимися ужасами, чудищами и нежитями. Что они теперь готовили ему?
попросил ходики с кукушкой. Укрепил их над кроватью. Он то бродил от
умывальника и до шкафа, то, скинув шлепанцы, валялся, ноги положив на
холодный металл спинки. Голубая пижама стала раздражать Данилова. Но
подойти к шкафу и переодеться в свое платье отчего-то не хотелось. Может,
оттого, что в костюме надо было куда-то идти, а никуда не приглашали.
Пребывание же в голубой пижаме как бы оправдывало праздное сидение на
кровати.
соблюдал редко. Теперь же, хотя и не нагулял аппетита, проявил себя
педантом. Опять в руки ему спустились листочки меню. В них были названы
блюда вагона-ресторана. "Когда же открылась эта мода?" - расстроился
Данилов. А ведь прежде его кормили и черепаховым супом, а от устриц в вине
он позволял себе отказываться...
четырьмя стульями с двух сторон. Данилов как был в пижаме, так и сел на
один из стульев. На самом деле, путают его с Кармадоном или напоминают о
дуэли? И как сейчас Кармадон? Наказан, высмеян или поднялся, выправил
челюсть, повышен в чинах и теперь сидит рядом с наблюдателями персоны
Данилова? Данилову казалось, что если бы вызов был связан с Кармадоном и
дуэлью, его дела могли бы оказаться и не совсем погибельными. Он понимал,
что тут, вероятно, он находится в заблуждении, и все же тешил себя
надеждой.
бежали навстречу по правую руку от Данилова. На закуску была селедка с
горошком, затем краснел борщ с куском сала, рядом стыли сосиски, опять же
с горошком, и стакан компота. "Неужели пива у них нет? Ну хоть бутылку!" -
то ли возмутился, то ли взмолился Данилов. Однако, возможно, дело было и
не в скудности буфетных ледников, а в том, что клиент не имел прав на
пиво.
То оценивал прожитое им, искал в этом прожитом смысл и оправдание. Может,
и не было смысла-то, что же тогда стремиться к спасению? К продолжению
бытия?
в сосредоточенном напряжении все обдумать, все решить, мысли его
по-прежнему были нетерпеливы, приходили, как и раньше, соблазнительные
желания об отсрочках и откладываниях. Но откладывать что-либо было уже
поздно. Вот и думал Данилов. Пребывал в отчаянии и унынии. Уверен был, что
странное его существование смысла имело мало. Был ли Данилов, не был ли
Данилов, от этого в мире ничего не менялось. Если только в музыке... Но
что там, в музыке, в конце концов, изменилось, улучшилось или испортилось?
Да, наверное, пока ничего... Что же тогда стремиться к спасению? Так
размышлял Данилов, соглашаясь в некоей сладости сам с собой. И в то же
Лондон Джек
Прозоров Александр
Орловский Гай Юлий
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Контровский Владимир