органчиком стоял мужчина средних лет с черной звериной бородой на
широкоскулом лице и волчьим голосом пел:
но рассматривались они под несколько странным углом. Непривычная для меня
манера пения, видимо, была близка собравшимся в зале - каждый раз, когда
повторялось загадочное "вот тут я дал в натуре маху", над залом проносился
шелестящий аплодисмент, и певец, не переставая ласкать огромными ладонями
свой инструмент, слегка кланялся.
новейшие веяния в искусстве и узнавать то вечное и неизменное, что
скрывалось за неожиданной и изощренной формой, но сейчас разрыв между моим
привычным опытом и тем, что я видел, был слишком велик. Впрочем,
объяснение могло быть простым - кто-то говорил мне, что Котовский до
своего знакомства с Чапаевым был чуть ли не уголовником, и именно здесь
могла скрываться причина моей полной неспособности расшифровать эту
странную культуру, проявления которой ставили меня в тупик еще в
сумасшедшем доме.
канареечном пиджаке, по-прежнему сжимающий в руке телефонную трубку. Он
щелкнул пальцами и кивнул на мой столик. Тотчас передо мной вырос половой
в черном пиджаке и бабочке. В руках у него была кожаная папка с меню.
удовольствием. Озяб.
сказать... Чего-нибудь растормаживающего.
господину и сделал какой-то шулерский жест. Канареечный господин кивнул.
Тогда половой склонился к моему уху и прошептал:
самый раз.
пожал плечами и крутанул пальцами у виска. Тот гневно наморщился и опять
кивнул головой.
Последнее было очень кстати. Я вытащил из кармана ручку, которую стащил у
Жербунова, взял салфетку и хотел было начать писать, как вдруг заметил,
что ручка кончается не пером, а дырой, очень похожей на обрез ствола. Я
развинтил ее, и на стол выпал небольшой патрон с черной свинцовой пулей
без оболочки, вроде тех, что продают к ружьям "Монтекристо". Это
остроумное изобретение было весьма кстати - без браунинга в кармане брюк я
чувствовал себя немного шарлатаном. Аккуратно вставив патрон на место, я
завинтил ручку и жестом попросил бледного господина в канареечном пиджаке
дать мне что-нибудь пишущее.
самопишущее перо и углубился в работу. Сначала слова никак не хотели
слушаться, но потом заунывные звуки органа подхватили меня, понесли, и
подходящий текст был готов буквально через десять минут.
со сцены, потому что музыка все время продолжала звучать. Это было очень
странно - играл целый невидимый оркестр, минимум из десяти инструментов,
но музыкантов не было видно. Причем это явно было не радио, к которому я
привык в лечебнице, и не граммофонная запись - звук был очень чистым и,
несомненно, живым. Моя растерянность прошла, когда я догадался, что это
действует принесенная половым смесь. Я стал вслушиваться в музыку и вдруг
четко различил фразу на английском языке, которую хриплый голос пропел
где-то совсем рядом с моим ухом:
"drum" (это, бесспорно, относилось к Котовскому) и "bagel" (тут ни в каких
комментариях не было нужды). Правда, певец, кажется, не вполне владел
английским - он произносил "bagel" как "bugle", но это было неважно.
Сидеть дальше в этом прокуренном зале не имело смысла. Я встал и,
покачиваясь, неторопливо поплыл к сцене через пульсирующий аквариум зала.
облокотился на органчик, затянувший в ответ протяжную ноту неприятного
тембра, и оглядел напряженно затихший зал. Публика была самая
разношерстная, но больше всего было, как это обычно случается в истории
человечества, свинорылых спекулянтов и дорого одетых блядей. Все лица,
которые я видел, как бы сливались в одно лицо, одновременно заискивающее и
наглое, замершее в гримасе подобострастного самодовольства, - и это, без
всяких сомнений, было лицо старухи-процентщицы, развоплощенной, но
по-прежнему живой. У закрывавшей вход портьеры появилось несколько похожих
на переодетых матросов парней с румяными от мороза щеками; канареечный
господин что-то быстро залопотал, кивая в мою сторону головой.
салфетку, откашлялся и, в своей прежней манере, никак совершенно не
интонируя, а только делая короткие паузы между катернами, прочел:
лопнула, как елочная игрушка, и под потолком полыхнуло ослепительным
электрическим огнем. Зал погрузился во тьму, и сразу же у двери, где стоял
канареечный господин и румяные парни, засверкали вспышки выстрелов. Я упал
на четвереньки и медленно пополз вдоль края эстрады, морщась от
нестерпимого грохота. В противоположном конце зала тоже начали стрелять,
причем сразу из нескольких стволов, и от стальной двери в зал полетели
веселые новогодние искры рикошетов. Я сообразил, что ползти надо не вдоль
края эстрады, а к кулисам, и повернул на девяносто градусов.
сшибла с органчик с подставки, и он шлепнулся на пол совсем рядом со мной.
Наконец-то, думал я, ползя к кулисам, наконец-то я попал в люстру. Боже
мой, да разве это не то единственное, на что я всегда только и был
способен - выстрелить в зеркальный шар этого фальшивого мира из авторучки?
Какая глубина символа, думал я, и как жаль, что никто из сидящих в зале не
в состоянии оценить увиденное. Впрочем, думал я, как знать.
отказало на всем этаже. При моем появлении кто-то кинулся прочь по
коридору, споткнулся, упал, но не встал, а затаился в темноте. Поднявшись
с четверенек на ноги, я выставил руки вперед и побрел по невидимому
коридору. Как оказалось, я отлично запомнил дорогу к двери черного хода.
Она была заперта. Провозившись минуту с замком, я открыл его и оказался на
улице.
равно приходилось опираться на стену - поход по коридору оказался
невероятно утомительным.
асфальта, распахнулась, из нее выскочили двое человек, подбежали к
длинному черному автомобилю и открыли крышку багажного отделения. У них в
руках появились жуткого вида ружья, и они, даже не захлопнув крышку,
кинулись назад - словно больше всего на свете их пугала возможность того,
Афанасьев Роман
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Куликов Роман
Орлов Алекс
Свержин Владимир