самоуничтожиться. Я в школе учил, что материя неуничтожаема.
худого хронофизика Козюры, переубеждать меня. В его речи звучали скорбные
нотки.
энергии происходит чаще, чем можно вообразить. И приводит к уничтожению
городов со всем их населением. Не исключено и распыление целых
континентов, даже всей планеты. Правда, уничтожение целых стран, тем более
всей планеты, нам пока...
или тихие? Они сидели рядком на жестком диване ядрофизика. Я спросил
хронофизика: Поза выражала не угрозу, а уважение. Почти угодливость. Так
держатся обычно только просители. Правда, в следующую минуту они могли
вскочить, завопить и броситься меня душить. Я подосадовал, что запретил
Варелле тайно прислушиваться к беседе в моей комнате. И сказал с большей
вежливостью, чем они того заслуживали:
этом не слышал.
планеты в ином мире. Или, проще, в иной вселенной, соседствующей с нашей,
но закрытой для нас.
меня существование их лаборатории. Я бы не разрешил тратить
государственные деньги на исследование каких-то иномиров. Теперь надо было
проверить сообщение Пустовойта, что один из этих физиков - и, кажется,
именно хронофизик - считает себя выходцем из соседней вселенной. Признание
в таком факте стало бы достаточным аргументом для его перемещения из
лаборатории иномиров в палату для психов, а заодно и его друга.
слабоумии.
подготовлено, что только удивляться, что я живой, в противоположность
другим...
можно так выразиться?
собой в ядерную лабораторию, они занимались искривлением времени внутри
ядер. Это меня и спасло. Взрыв еще не завершился, лаборатория еще не
превратилась в клубок плазмы и сияния, а меня вынесло в искривление
времени на какие-то микро-микросекунды до того, как я должен был
превратиться в плазму. И выбросило на хронолинию вашего мира, в пустыню
около города Сорбаса. Там вначале сочли меня сумасшедшим, но, подлечив,
убедились, что я разумен, только странен - с их точки зрения, конечно.
живы. Но я не вижу на вас шрамов от ран.
часто приводит к потере волос.
об этом, был столь же лыс.
нашего мира в сопряженный. Между прочим, термин "сопряженный мир" мне
кажется более точным, чем соседний или параллельный.
Но попытка стоила и мне потери волос. Первая конструкция аппарата для
перехода из одной вселенной в другую была весьма недоработанной. Сейчас мы
монтируем более надежную.
производимых в ней экспериментах.
соображал быстрей своего друга. - Знаю, знаю ваши мысли! Так вот, они
необоснованны. Раньше посетите нашу лабораторию и познакомьтесь с
аппаратами. Они убедительней слов. Так сказал сам полковник Прищепа и
предоставил все средства для хроно- и ядроработ.
далеко?
Швурц. Он все же очень отличался от своего приятеля. Швурц и говорил
медленнее, и соображал неспешно. А шагал с таким усилием, словно его
тащили на невидимой веревке.
догадался: если он и выполнил запрет включать свой подслушивающий аппарат,
то старым человеческим способом - навострив уши - хорошо уловил смысл моей
беседы с двумя физиками. Он пристроился позади.
получаса, и я отвлекся. Я всем в себе вдруг ощутил, что много лет не
общался с природой - сперва работа в лаборатории заполняла все время,
потом была война, государственные обязанности... Конечно, насаженный по
чертежу парк еще не истинная природа, не природа сама для себя. Но все же
это были настоящие деревья, настоящая трава, настоящие кусты, покрытые
настоящими цветами. И над деревьями, в просветах их крон, нависало
настоящее небо, бледное, смирное, но небо, а не арена противоборствующих
искусственных циклонов, небо, а не сшибка стратегических туч, созданных
могучими метеогенераторами. И я всей душой погрузился в краски листьев и
травы, цветов и коры, в запахи парка, в шелест его ветвей, в глухое
бормотание высоких - на свободном ветру - вершин. Ко мне, обогнав
неповоротливого Швурца, подобрался Варелла.
каждом этаже. Бертольд Козюра торжественно произнес:
аппараты, искривляющие наше унылое однолинейное время.
внутреннюю энергию. А также соединяем маленькие ядра в ядра побольше. Это
трудней, зато выход энергии еще больше.
а людей я не увидел: Швурц объяснил, что лаборатория автоматизирована. В
закрытых механизмах что-то не то вываривалось, не то неслышно взрывалось,
не то вообще нацело исчезало, а конечным результатом становилась зарядка
больших аккумуляторов в подвале. Аккумуляторы обеспечивали энергопитание и
самих лабораторий, и домика, в котором я жил.
экран в два человеческих роста и на всю ширь межоконного проема. Он
походил на наши стереоэкраны, но вместо отчетливых картин по нему плыли
клочья синего тумана, из синих клочьев вырывались оранжевые пламена,
накаливались, рассыпались по экрану и гасли.
близкий наш сосед, такая же планета, моя далекая родина.
предметный, а иллюзорный. Не думаю, чтобы реально существовали планеты из
смеси тумана и вспышек.
экран, маленький, мутный. Козюра нажал какие-то кнопки, потрогал какие-то
рычажки и повернулся ко мне.
Сейчас вы видите на большом экране облик одного района инопланеты,
суммированный за сто лет. Вам неясно? Поясню. Если взять ваше лицо, каким
оно было, скажем, тридцать лет назад, и наложить на него все изображения
вашего лица за последующие годы, то вряд ли вы получите отчетливый образ.
Изменившиеся черты будут смазывать прежние, вместо четкой фотографии
получится что-то расплывчатое. Сейчас я сфокусирую столетие инопланеты в
месяц, даже в день, даже в минуту - иногда и до секунды удается - и тогда
вы увидите нашего соседа в сопряженном мире.
на малом экране появилось фиолетовое пятно. Сперва оно захватывало почти
весь экран, потом стало сжиматься, накалялось. Я отвел глаза и не уследил
превращения пятна в точку, слишком уж нестерпимым стало сияние. Зато на
большом экране пропал туман и выступили дома, мачты, столбы и - вдалеке -
деревья. А по центру экрана в мою сторону пролегла широкая каменная
дорога. На дорогу вдруг рухнула с неба исполинская машина с крыльями и с
ревом понеслась на меня. Мне показалось, что она сейчас раздавит меня
своим чудовищным корпусом, проедется по мне целым кустом колес. Но машина
остановилась, с одного бока у нее открылись дверки, из дверок высунулись
лестницы, по лестницам сбегали люди с чемоданами и пакетами - много людей,
мужчин и женщин. Я не мог охватить глазом эту толпу. Она была слишком
большой для моих двух глаз.