Чтение 69–й страницы книги ~Графиня Рудольштадт~

торой узнала неделю назад, или отвергаешь ее?

- Всеми своими поступками я отвергла ее.

- Знаю. Мельчайшие твои поступки известны нам.

Я спрашиваю о тайне твоего сердца, а не твоего поведения.

Консуэло почувствовала, что щеки ее запылали, и ничего не ответила.

- Ты находишь, что мой вопрос жесток. И все-таки надо ответить. Я не
хочу догадываться о чем-либо. Мне надо знать и занести в протокол твои
слова.

- Да, я люблю! - ответила Консуэло, ощущая потребность быть правди-
вой.

Но не успела она произнести эти смелые слова, как разразилась слеза-
ми. Девственность ее души была поругана.

- Почему ты плачешь? - мягко спросил исповедник. - От стыда или от
раскаяния?

- Не знаю. Думаю, что не от раскаяния, - для этого моя любовь слишком
сильна.

- Кого ты любишь?

- Вы знаете это, я - нет.

- Но если бы это не было мне известно! Его имя?

- Ливерани.

- Это не имя. Так зовут всех наших адептов, желающих носить это проз-
вище и пользоваться им. Большинство из нас принимает его во время путе-
шествий.

- Другого имени я не знаю, да и это узнала не от него.

- Его возраст?

- Я не спрашивала.

- Его наружность?

- Я не видела его лица.

- Как же ты узнала бы его, если б встретила?

- Мне кажется, я узнаю его, коснувшись его руки.

- А если бы от этого испытания зависела твоя судьба и ты бы ошиблась?

- Это было бы ужасно.

- Бойся же своей неосторожности, несчастное дитя! Твоя любовь безум-
на.

- Я это знаю.

- И твое сердце не борется с ней?

- У меня нет сил.

- Но хочешь ли ты побороть ее?

- Нет, даже и не хочу.

- Значит, твое сердце свободно от любой привязанности?

- Совершенно свободно.

- Но ведь ты вдова?

- Думаю, что вдова.

- А если бы ты не была вдовой?

- Я поборола бы свою любовь и исполнила бы свой долг.

- С сожалением? С болью?

- Быть может, даже с отчаянием. Но исполнила бы.

- Ты, стало быть, не любила того, кто был твоим супругом?

- Я любила его как сестра. Я сделала все, что было в моих силах, что-
бы полюбить его любовью.

- И не смогла?

- Теперь, когда я знаю, что значит любить, могу ответить - нет.

- Не упрекай себя - нельзя любить против воли. Так ты думаешь, что
любишь этого Ливерани? Серьезно, благоговейно, пылко?

- Да, все эти чувства живут в моем сердце, но, может быть, он недос-
тоин их!..

- Он их достоин.

- О, мой отец, - воскликнула преисполненная благодарности Консуэло,
готовая упасть перед старцем на колени.

- Он достоин безграничной любви не менее, чем сам Альберт! Но ты
должна отказаться от нее.

- Значит, это я недостойна его? - с болью спросила Консуэло.

- Ты была бы достойна, но ты не свободна. Альберт Рудольштадтский
жив.

- О боже, прости меня! - прошептала Консуэло, падая на колени и зак-
рывая лицо руками.

В течение нескольких секунд исповедник и кающаяся хранили тяжелое
молчание. Но Консуэло вдруг вспомнила обвинения Сюпервиля и ужаснулась.
Что, если этот старец, внушающий столь глубокое почтение, всего лишь
участник какой-то гнусной махинации? Что, если он хочет воспользоваться
непорочностью и чувствительностью несчастной Консуэло, чтобы бросить ее
в объятия подлого самозванца? Она подняла голову и, бледная от волнения,
с сухими глазами и дрожащими губами попыталась проникнуть взглядом
сквозь эту бездушную маску, быть может, скрывавшую бледность преступника
или дьявольскую улыбку злодея.

- Альберт жив? - сказала она. - Вы уверены в этом? А известно ли вам,
что есть человек, очень на него похожий? Я и сама чуть было не приняла
его за Альберта.

- Мне известна эта нелепая выдумка, - спокойно ответил старик, - из-
вестны все глупости, придуманные Сюпервилем, чтобы снять с себя обвине-
ние в том, что он опозорил науку и совершил преступление, велев отнести
в склеп спящего человека. Весь этот бред можно разрушить несколькими
словами. Во-первых, Сюпервиль был признан неспособным подняться выше не-
скольких незначительных степеней тайных обществ, которыми руководили мы,
и его уязвленное самолюбие в сочетании с болезненным, нескромным любо-
пытством не могло перенести такое унижение. Во-вторых, граф Альберт ни-
когда не помышлял о том, чтобы потребовать свое наследство; он отказался
от него добровольно и никогда не согласится вернуть свое имя и занять в
обществе свое положение, ибо это возбудило бы скандальные толки относи-
тельно тождества его личности и задело бы его гордость. Возможно, что он
дурно понял свой истинный долг, отрекаясь, так сказать, от самого себя.
Он мог бы употребить свое состояние лучше, чем его наследники. Он отнял
у себя один из способов делать добро, дарованных ему провидением. Но у
него остались другие способы, а главное, голос любви оказался здесь
сильнее голоса совести. Он помнил, что вы не любили его именно потому,
что он был богат и знатен. Он пожелал безвозвратно отказаться от своего
имени и состояния. И сделал это с нашего разрешения. Теперь вы не любите
его, вы любите другого. Он никогда не потребует, чтобы вы стали его суп-
ругой, ибо вы согласились на это лишь из сострадания к умирающему. У не-
го хватит мужества отказаться от вас. У нас нет никаких прав ни на того,
кого вы зовете Ливерани, ни на вас самих, кроме права убеждать и совето-
вать. Если вы пожелаете бежать вместе, мы не станем вам препятствовать.
Мы не признаем ни тюрем, ни арестов, ни пыток, что бы там ни наговорил
вам легковерный и трусливый слуга. Мы ненавидим методы тирании. Ваша
судьба в ваших руках. Идите и поразмыслите еще раз, бедная Консуэло, и
да вразумит вас бог!

Консуэло выслушала эти слова с глубоким изумлением. Когда старик кон-
чил говорить, она поднялась с колен и твердо сказала:

- Мне незачем размышлять, мой выбор сделан. Альберт здесь? Проводите
меня, и я упаду к его ногам.

- Альберта здесь нет. Ему не подобало быть свидетелем нашего разгово-
ра. Он даже не знает о той мучительной борьбе, которую вы переживаете в
эту минуту.

- О мой дорогой Альберт! - вскричала Консуэло, поднимая глаза к небу.
- Я выйду из нее победительницей.

Потом она опустилась на колени перед стариком.

- Отец мой, - сказала она, - отпустите мне мои грехи и помогите ни-
когда больше не видеть Ливерани. Я не хочу более любить его, я не буду
его любить.

Старец положил свои дрожащие руки на голову Консуэло, но когда он
снял их, она не смогла подняться. Подавляя душившие ее рыдания, сломлен-
ная непосильной борьбой, она вынуждена была опереться на руку исповедни-
ка и с его помощью вышла из часовни.

XXIX

На следующий день, в двенадцать часов, малиновка постучала клювом и
коготками в окошко Консуэло. Подойдя, чтобы открыть, Консуэло увидела на
ее оранжевой грудке перекрещивающуюся черную нитку и уже невольно взя-
лась за оконную задвижку, но тотчас отдернула руку. "Лети прочь, вестни-
ца несчастья! - сказала она. - Прочь, бедная невинная посредница! Ты пе-
реносишь греховные письма и преступные слова. Быть может, у меня не хва-
тит мужества не ответить на последнее прости. Ведь я не имею права даже
и на то, чтобы он понял, как я сожалею и как страдаю".

Чтобы избавиться от крылатой искусительницы, привыкшей к лучшему при-
ему и сердито бившейся о стекло, Консуэло убежала в музыкальный салон.
Здесь, чтобы не слышать криков и упреков своей любимицы, которая, после-
довав за ней, подлетела и к этому окну, она села за клавесин, испытывая
тягостное чувство матери, затыкающей уши, чтобы не слышать жалобных кри-
ков своего наказанного ребенка. Однако не досада и огорчение малиновки
заботили сейчас бедную Консуэло. Записка, которую она принесла под кры-
лом, обладала голосом, еще более надрывающим душу. Вот этот-то голос -
так казалось нашей пылкой затворнице - плакал и стонал, умоляя, чтобы
его услышали.

И все же она устояла. Но истинная любовь не отступает перед пре-
пятствиями и снова идет на приступ, становясь еще более властной и тор-
жествующей после каждой из наших побед над нею. Можно сказать без преу-
величения, что, борясь с любовью, мы лишь даем ей в руки новое оружие.
Часов около трех в комнату вошел Маттеус с целой охапкой цветов, которые