столь уж и больному, а лишь укрывающемуся - укрытому ли невесткой - от
лица старшего брата и от ее, материного, лица?!)
подкатывает, кидается встречу толстоносая московка:
готовую вцепиться ей в горло Софью Юрьевну.
пихая неподдающуюся дверь.
мечется непутем какая-то из Софьиных девок, мечется, явно не собираясь
уходить.
Верно, болеет. Ордынская болесть у него, не впервой уже. Как почнет
трепать, так и не отпускает несколько дней.
головой на подушке, глядя на мать блестящими воспаленными глазами. Крупный
пот росинками покрывает чело. Анна присаживается на край постели. Шелковым
платом утирает лицо сыну. Говорит громко (во время приступов Константин
становится приглуховат, иной поры приходится кричать ему в ухо): - Едет
Сашко! - Наклонясь, вопрошает требовательно: - Знаешь?
страх, глядит на мать. (Она не знает, а он знает о том: вторая Софьина
наушница забилась за полог кровати. Любое его слово будет тотчас передано
жене.)
Софьюшкой ему не содеяли? На смерть ведь едет!
спрятанная Софьина холопка, может, в этот миг он и признался бы о грамоте
тайной, неволею, по жениному навету, посланной в Орду...
сбегает с чела на зголовье. Отныне, обманув на кресте родную мать, он уже
не человек. Анна встает. Ревниво и отчужденно озирает изложню. Показалось
ли, или верно кто-то ся прячет за пологом? От гордости не пошла проверять.
Да и сын зело плох. Покой ему надобен.
врывается Софья. (Холопка уже вылезла из-за полога, преданными глазами ест
госпожу.)
сказал, нет? Поклянись мне!
холопку.
тафтяном опашне, прибывает из Кашина младший Михайлович, Василий, юный
дядя подрастающих племянников, Александровичей. Целует мать, жмет за плечи
Всеволода, Владимиру с Андреем ерошит волосы, подкидывает в воздух
меньшего, Махаила, и тот визжит и хохочет, вцепляясь в дядины долгие,
шелковые на ощупь волосы.
нет зато и московской невестки. И княгиня Анна, сокрывшая в душе вчерашние
страхи свои, улыбается сыновьям, открывая в улыбке некогда красивый,
теперь уже лишенный многих зубов рот, говорит прежним, полным и <вкусным>,
голосом, угощает, предлагая то жаркое, то рыбу, то свежие фрукты и мед, то
печенье собственного рукоделья, которым баловала их, маленьких, и сейчас
еще нет-нет да и готовит по торжественным дням с помочью старой сенной
боярыни своей. И они болтают, дурачатся, поминают забавные случаи на
ловах: как Александр повис на дереве, зацепившись за сук кушаком, а конь
вымчал из-под него и спокойно стоял рядом, пощипывая траву; или как
Василий, перемахивая овраг, сорвался и угодил головой в куст и болтал
ногами, пока не подоспели осочники. Смеются княжичи, смеется грудным
волнующим смехом Настасья, и молодой деверь нет-нет и поглядывает с легкою
безотчетною завистью на красавицу жену старшего брата. И сама Анна смеется
дробным старушечьим смехом, смеется, и кашляет, и всхлипывает, и утирает
невольные мелкие слезинки кончиком наброшенного на плеча синего шелкового
плата.
оконницы, и багряно золотит столы, лавки, лица гостей, вспыхивая на
серебре и поливной глазури пиршественных столов. Звучат струны домр, гудят
и заливаются рожки и сопели, пляшут, размахивая долгими рукавами,
скоморохи, а там, за окнами, остывая к вечеру, пошумливает, укладываясь на
покой, огромный город, и выкованная из восточной стали громада воды несет
и несет гаснущий свет вечерней зари в дикую степь, в Орду, в земли
незнаемые, досыти политые слезами и кровью русичей, угнанных туда в полон.
и княгини удалились к себе на покой. А вс° еще звучат здравицы, летают с
блюдами и кувшинами взопревшие слуги, льются вина и мед, и музыка звучит
не смолкая. Назавтра - отъезд.
Спи, милый. И я посплю рядом с тобою. Быть может, последний раз? Чур меня,
чур! Что я! Воротишь домой, ладо, и Федю привезешь с собою. Не нать мне ни
княженья великого, ни персидской парчи, ни лалов, ни яхонтов дорогих!
Вороти, Господи, ладу милого и любимого моего сына! Боле ни о чем не
прошу! Дрема долит, а и заснуть некак! Только глазоньки соткну - словно
уже и нет никого со мною! Да нет, вот он, вот, рядом... Устал на пиру.
Захмелел. Спит. Спи, ладо! Спи, милый! До зари, до пути, до Орды... И я
засну рядом с тобой, князь мой светлый! Пережили мы все, десять летов
скитались на чужбине. Даст Бог, переживем и эту беду!>
холодит лицо. Весь Кашин, почитай, вышел к пристаням, провожать своего
князя.
службу у святого Спаса, разыгралась погода немалая. Встал ветр со
встречной, ордынской, стороны, едва не опруживало лодьи. Порешили все же
не ждать. Епископ с игуменами тверских монастырей, попами и причтом, в
парчовом великолепии торжественных одежд, с иконами и хоругвями,
выстроились на берегу. Уже не пораз перецелованы все дети, а снова и снова
лезут к отцу, обнимают, хватают за бороду, мокрыми ротиками стараются
поцеловать в губы. Уже и Настасья, сияющая, вся в росе прощальных слез,
разомкнула прощальные объятия, и Василий, обняв и по-мужски крепко трижды
поцеловав брата, отступил в сторону. (Мать осталась в Твери, и хорошо, что
никто не видел ее тотчас после разлуки, на высоте, в стрельнице княжого
терема, одиноко оплакивающую горькими безнадежными слезами уходящий по
Волге караван.)
зыбкие сходни, уводящие его в небытие. И уже некому удержать, некому
возопить: <Не езди!> И только ветр, чуя горечь далекого пути, ярится, и
свищет, и рвет пену с кипящей воды, и не пускает, и держит княжеские
насады.
князь! Зло ожидает тебя в земле незнаемой!>
и вновь пихает, и бьет насад княжеский, и гонит его встречь воды, в
противную, в тверскую, сторону: <Не езди!> Но упорны гребцы, и упорен
князь, идущий навстречу судьбе. И смиряется ветр. Медленно, толчками,
уходит и уходит княжой насад в далекие дали, в дикие степи, в ничто.
берегов и холодный, с запахом горечи вянущих трав ветер, долгими сизыми
языками вспарывающий густую синюю воду, треплющий паруса и кренящий
княжеские насады. Ветер! Скажи хоть ты, о чем думает человек, плывущий на
смерть? Но ветер воет неразличимо, а человек вовсе и не думает о смерти!
Даже и зная - не знает, не верит до последнего часу. Кабы верил и знал -
многое стало бы иначе, а иное содеялось бы даже и невозможным на нашей
Громыко Ольга
Пехов Алексей
Афанасьев Роман
Ильин Андрей
Ларссон Стиг
Шилова Юлия