но тот отпрянул, покраснев в свой черед, и посмотрел стыдливо исподлобья,
и кивнул, и примолвил:
новогородским выговором: - Приходи есчо!
сей поведет когда ни то рати на Москву! И не будет уже <Богородична>,
будет гомон и топ, и звяк оружия, и ратники муравьиною чередою потянут
умирать в усобной войне... Господи! Дай мне хотя отсрочить сие! Дай мира
русской земле хотя бы дотоле, как минет днешнее тяжкое безвременье! Мне не
полки водить! Мне их всех удержать от войны!>
многом - надумал потом у себя на Городце!) такожде не пришлось. И часто
после жалел об этом. Да ить не ведал, что, перебыв всего три недели в
Новом Городе, поскачет назад, вызванный ордынскою грамотой, напомнившей
вновь, что великий князь володимерской - всего лишь служебник, подручник
татарского царя.
доднесь, попал он нежданным случаем, обманувши своих и новогородских бояр.
устраивалась охота на Мсте, и уже все было приуготовлено ко княжой потехе.
И только Михайло Терентьич - отколе и проведал старик? - повестил
скользом, не упирая, едва ли не на ухо сказал про вечевую прю сегодняшнюю.
Видно, и свои не хотели того, и охота... Какая охота! Семен велел подать
ему простое будничное платье и сапоги, курчавый бараний зипун на плеча
накинул и, выехав из ворот городецкого княжого подворья, скоро уклонил по
колеистой боковой дороге к Новгороду. Нескольким слугам, что взял с собою,
велел скакать кучнее, а прочим приказал править на Мсту - буду-де за вами
вслед! И знал, что догонят, учнут корить, держать, окружать и вываживать,
словно норовистого коня, но пока - вот она, свобода!
вечевой площади, сам сошел с коня и, пеший, завернул за угол, тотчас
утонув в толпе глядельщиков, крикунов, новгородских ухорезов и шильников,
что густо окружили и сдавили нарочитую чадь, собравшуюся у вечевой
ступени. Пробился с помощью слуг сколько можно вперед - князя не узнавали
тут, с натугою давали дорогу, чая какого боярина из московлян.
московици! - услыхал он за своею спиною негромкую молвь горожан. Остановя
у высокого тына, он наконец услыхал громкий голос боярина, кажется со
Славны, который, распахнувши бобровый опашень и дергая себя за отвороты,
гневно орал с вечевой ступени, и орал поносно противу Москвы такое, чего
Симеон и не мог представить, будучи все на пирах да на беседах! И площадь
орала в ответ разноголосо и грозно, словно лукавый,
добродушно-хлебосольный Новгород вдруг скинул личину свою и встал тут,
гневный и страшный, готовый на бой и драку за свои вечевые права.
широкобородый широкоплечий мужик в дорогом зипуне и полез, работая
кулаками, к вечевой ступени. Семен не сразу узнал в нем всегда спокойного,
осанисто-вожеватого Остафья Дворянинца.
ступень. - Псу литовскому? Да! Да! Псу! Мертвециной где пахнет, он тута и
есь!
площадь.
крайности, ропат латинских не настроит, в веру бесерменску не обратит!
Попомните слово мое, господа мужики! Плесковицей выдадим и сами погинем с
Литвою поганой!
Хрещеной Ольгирд-от, не лукавь!
и Литва платит выход царев! А ноне почал ваш Ольгирд черкви божьи
утеснять, за веру Христову в затворы посажал мужей избранных! Ведомо вам
сие, мужи новогорочьки?!
поведай, Остафья! - ядовито неслось с площади. И Семен, то гневая, то
стихая, немо сжимал кулаки. Хотелось крикнуть им всем: <Не платил я
Остафью!> - и знал, неможно, не поверят, да и оскорбят, засмеют. Уже
понял, что тут, на вечевой площади, все могут содеять...
уводили, поталкивая, шепча:
клади, батюшко, в слух!
ему охоту, травить медведя, который вовсе и не был на вечевой площади и не
задирал князя, ни москвичей, а спал себе под снегом, пока загонщики, сунув
в устье берлоги корявую рогозу, не вынудили его с ревом выскочить наружу,
под дружные рогатины убийц.
надоумил! Узрел я их, услыхал! Батюшку-покойника в который након
припомнил...
Данилыч многую прю с има перенес. Непокорлив, буен Великий!
вознегодовал, а потом раздумал путем... И неможно нам отступать с тобою!
Отступим - не устоит Москва.
поворотит! Ласкою ежели...
повеселевшие глаза: - Ето нам с тобою надоть с има ласкою!
ложись почивать. День тяжек: завтра опять черный бор требовать будем!
впервой страшную тяжесть в членах, и, верно, не охота и не медведи так
утомили его!
довершив дел, скакать на Москву. И даже той робкой отрады - увидеть ее
вновь на пути домой - не довелось испытать: Настасья с чадами была в
загородном поместье своем, а скакать туда очертя голову, бросив и позабыв
все на свете, великий князь володимерский не мог. Власть не токмо бремя,
она и узда похотеньям твоим! И стало б иначе, и коли настанет иначе - горе
властителю тому, горе и земле, под тем властителем сущей!
родителем, снова надобно было доказывать, что он, сын и наследник отцовой
воли, не отступит от отцовых примыслов и никому не позволит умалить власть
великого князя владимирского.
пытался ставить препоны Симеону. И опять перевесило московское серебро да
странная, ему самому не понятная до конца ордынская дружба с Джанибеком.
просыхающая земля с клочьями рыжей прошлогодней шерсти на глазах вылезала
из-под снега, горбатясь, точно хребет большого зверя, выплывающего из-под
снегов, из долгого зимнего сна, и распуганные птицы стаями метались над
талыми проплешинами, то, ринувши стремглав, хватали что-то в спутанной
сухой траве, то взмывали ввысь - и орали, орали, орали неудержимо.
Призывно ржали кони, и у коней и у посадских жонок были одинаково шалые,
весенние глаза.
еще изморозью зимнего холода седели стены церквей, но уже готовили
растворы, терли краски, толкли алебастр, приуготовляя себя к трудам: нынче
все остатние росписи должны были окончить и установить иконостасный чин и
в Михаиле Архангеле, и в Спасе.
залубеневшую землю, уже везли возами древесный уголь, и Симеон не пораз
уже побывал в дымном и грязном, разворошенном и полуразоренном мастером
литейном дворе, где, по Борисову слову, все было не так и все надобно было
ломать и ладить наново. И ломали, и ладили, и Семен останавливал Василья
Протасьича, хватавшегося уже который раз за голову, и давал серебро, и
слал за рукомесленными мужиками в Переяславль и Владимир, а мастер
хлопотал деловито, орал, не стесняясь ни князя, ни боярина, круто менял и
иначил. Раз только, обрасывая потные пряди волос со лба и отирая взмокшее
чело, признался Семену, словно бы равному себе:
добром на Москвы! Не последни колоколы лью, да и иное што - уклад ли
добрый, иное железо, ковань ли... Литейный двор - всему княжесьву голова!
головой. Чтобы рать шла в бой в броне и ощетиненная железом, не жаль
серебра! Кровь - дороже, как говаривал покойный отец.
Сертаков Виталий
Контровский Владимир
Самойлова Елена
Марко Джон
Семенова Мария
Шилова Юлия