отстал от этой жизни? много ль прожили они там без меня, что их теперь
волнует, какие вопросы их теперь занимают? Я придирался к словам, читал
между строчками, старался находить таинственный смысл, намеки на прежнее;
отыскивал следы того, что прежде, в мое время, волновало людей, и как
грустно мне было теперь на деле сознать, до какой степени я был чужой в
новой жизни, стал ломтем отрезанным. Надо было привыкать к новому,
знакомиться с новым поколеньем. Особенно бросался я на статью, под которой
находил имя знакомого, близкого прежде человека... Но уже звучали и новые
имена: явились новые деятели, и я с жадностью спешил с ними познакомиться и
досадовал, что у меня так мало книг в виду и что так трудно добираться до
них. Прежде же, при прежнем плац-майоре, даже опасно было носить книги в
каторгу. В случае обыска были бы непременно запросы: "Откуда книги? где
взял? Стало быть, имеешь сношения?.." А что мог я отвечать на такие
запросы? И потому, живя без книг, я поневоле углублялся в самого себя,
задавал себе вопросы, старался разрешить их, мучился им иногда... Но ведь
всего этого так не перескажешь!..
в то самое число месяца, в которое прибыл. С каким нетерпением я ждал зимы,
с каким наслаждением смотрел в конце лета, как вянет лист на дереве и
блекнет трава в степи. Но вот уже и прошло лето, завыл осенний ветер; вот
уже начал порхать первый снег... Настала наконец эта зима, давно ожидаемая!
Сердце мое начинало подчас глухо и крепко биться от великого предчувствия
свободы. Но странное дело: чем больше истекало время и чем ближе подходил
срок, тем терпеливее и терпеливее я становился. Около самых последних дней
я даже удивился и попрекнул себя: мне показалось, что я стал совершенно
хладнокровен и равнодушен. Многие встречавшиеся мне на дворе в шабашное
время арестанты заговаривали со мной, поздравляли меня:
Оставите нас одних, бобылей.
заглядывая в будущее... Да, многие искренно и радостно поздравляли меня.
Мне казалось, что и все как будто стали со мной обращаться приветливее. Я,
видимо, становился им уже не свой; они уже прощались со мной. К-чинский,
поляк из дворян, тихий и кроткий молодой человек, тоже, как и я, любил
много ходить в шабашное время по двору. Он думал чистым воздухом и моционом
сохранить свое здоровье и наверстать весь вред душных казарменных ночей. "Я
с нетерпением жду вашего выхода, - сказал он мне с улыбкою, встретясь
однажды со мной на прогулке, - вы выйдете, и уж я буду знать тогда, что мне
ровно год остается до выхода".
свобода казалась у нас в остроге как-то свободнее настоящей свободы, то
есть той, которая есть в самом деле, в действительности. Арестанты
преувеличивали понятие о действительной свободе, и это так естественно, так
свойственно всякому арестанту. Какой-нибудь оборванный офицерский денщик
считался у нас чуть не королем, чуть не идеалом свободного человека
сравнительно с арестантами, оттого что он ходил небритый, без кандалов и
без конвоя.
около паль весь наш острог. Сколько тысяч раз я обошел эти пали во все эти
годы! Здесь за казармами скитался я в первый год моей каторги один,
сиротливый, убитый. Помню, как я считал тогда, сколько тысяч дней мне
остается. Господи, как давно это было! Вот здесь, в этом углу, проживал в
плену наш орел; вот здесь встречал меня часто Петров. Он и теперь не
отставал от меня. Подбежит и, как бы угадывая мысли мои, молча идет подле
меня и точно про себя чему-то удивляется. Мысленно прощался я с этими
почернелыми бревенчатыми срубами наших казарм. Как неприветливо поразили
они меня тогда, в первое время. Должно быть, и они теперь постарели против
тогдашнего; но мне это было неприметно. И сколько в этих стенах погребено
напрасно молодости, сколько великих сил погибло здесь даром! Ведь надо уж
все сказать: ведь этот народ необыкновенный был народ. Ведь это, может
быть, и есть самый даровитый, самый сильный народ из всего народа нашего.
Но погибли даром могучие силы, погибли ненормально, незаконно,
безвозвратно. А кто виноват?
начинало светать, обошел я все казармы, чтоб попрощаться со всеми
арестантами. Много мозолистых, сильных рук протянулось ко мне приветливо.
Иные жали их совсем по-товарищески, но таких было немного. Другие уже очень
хорошо понимали, что я сейчас стану совсем другой человек, чем они. Знали,
что у меня в городе есть знакомство, что я тотчас же отправляюсь отсюда к
господам и рядом сяду с этими господами как ровный. Они это понимали и
прощались со мной хоть и приветливо, хоть и ласково, но далеко не как с
товарищем, а будто с барином. Иные отвертывались от меня и сурово не
отвечали на мое прощание. Некоторые посмотрели даже с какою-то ненавистью.
в это утро встал чуть не раньше всех и из всех сил хлопотал, чтоб успеть
приготовить мне чай. Бедный Сушилов! он заплакал, когда я подарил ему мои
арестантские обноски, рубашки, подкандальники и несколько денег. "Мне не
это, не это! - говорил он, через силу сдерживая свои дрожавшие губы, - мне
вас-то каково потерять, Александр Петрович? на кого без вас-то я здесь
останусь!" В последний раз простились мы и с Акимом Акимычем.
пожимая мою руку. Я бросился ему на шею, и мы поцеловались.
чтоб никогда в него не возвращаться, - я и мой товарищ, с которым я прибыл.
Надо было идти прямо в кузницу, чтоб расковать кандалы. Но уже конвойный с
ружьем не сопровождал нас: мы пошли с унтер-офицером. Расковывали нас наши
же арестанты, в инженерной мастерской. Я подождал, покамест раскуют
товарища, а потом подошел и сам к наковальне. Кузнецы обернули меня спиной
к себе, подняли сзади мою ногу, положили на наковальню... Они суетились,
хотели сделать ловчее, лучше.
старший, - установь ее, вот так, ладно... Бей теперь молотом...
взглянуть на них в последний раз. Точно я дивился теперь, что они сейчас
были на моих же ногах.
как будто чем-то довольными голосами.
славная минута!
---------------------------------------------------------------------------
Впервые печатались в газете "Русский мир" (первые 4 главы, сентябрь 1860 г.
- январь 1861 г.). Полностью впервые опубликованы в журнале "Время", апрель
1861 г.- декабрь 1862 г.). Воспроизводится по изданию 1875 г. (последнее
при жизни автора) с исправлением опечаток по предыдущим изданиям. Текст
главы VIII, не вошедшей в издание 1875 г., печатается по изданию 1865 г.