ходил на прыжок молодого оленя; глаза были ярче звезд в темную ночь; го-
лос во время битвы могуч, как гром Маниту. Она напоминала о матери, ко-
торая родила его, и пела о счастье быть матерью такого сына.
почти одновременно с молодым воином покинувшей землю. Они описывали ее
несравненную красоту, ее благородную решимость.
полными нежности и любви. Они умоляли ее быть спокойной и не бояться за
свою будущую судьбу. Спутником ее будет охотник, который сумеет испол-
нить малейшее ее желание и защитить ее от всякой опасности. Они обещали,
что путь ее будет приятен, а ноша легка. Они советовали ей быть внима-
тельной к могучему Ункасу. Потом, в общем бурном порыве, девушки соеди-
нили свои голоса в песне в честь могиканина. Они называли его благород-
ным, мужественным, великодушным.
сердца. Делаварские девушки не привлекали его; он был из племени, неког-
да владычествовавшего на берегах Соленого Озера, и его желания влекли
его к народу, который жил вблизи могил его предков. Раз он выбрал белую
девушку - значит, так нужно. Все могли видеть, что она была пригодна для
полной опасности жизни в лесах, а теперь, прибавляли девушки, мудрый
владыка земли перенес ее в те края, где она может быть счастлива навеки.
Алисе, рыдавшей в соседней хижине. Они сравнивали ее с хлопьями снега -
с легкими, белыми, чистыми хлопьями. Они знали, что она прекрасна в гла-
зах молодого воина, так похожего на нее цветом кожи.
ло, как глубоко их сочувствие. Даже Давид охотно прислушивался к тихим
голосам девушек, и задолго до окончания пения по восторженному выражению
его глаз было видно, что душа его глубоко потрясена.
раздумья, в которое он был погружен, и наклонил голову, как бы для того,
чтобы уловить смысл песни.
головой, как человек, сознающий заблуждения их простых верований, и,
приняв прежнюю позу, оставался в таком положении, пока не окончилась це-
ремония погребального обряда.
так внимательно следивших за совершением обряда. За все это время взгляд
его не отрывался от сына, и ни один мускул на застывшем лице не дрогнул
даже при самых отчаянных или трогательных взрывах жалоб.
ний раз взглянуть на черты, которые он любил так долго и которые скоро
будут навсегда сокрыты.
вигами, человек сурового, величественного вида. Он подошел к покойнику
медленной поступью и стал рядом с ним.
безжизненному телу Ункаса. - Время твоей жизни походило на солнце, когда
оно еще только встает из-за деревьев, твоя слава была ярче его света в
полдень. Кто из видевших тебя в битве подумал бы, что ты можешь умереть?
Твои ноги походили на крылья орла, рука была тяжелее падающих ветвей
сосны, а голос напоминал голос Маниту, когда он говорит в облаках. Гор-
дость делаваров, зачем ты покинул нас?
койному, восхвалив его в песнях или речах, снова наступило глубокое,
внушительное безмолвие.
такой тихий, что нельзя даже было разобрать, откуда он доносился. За ним
последовали другие звуки, все повышавшиеся, пока до слуха присутствующих
не донеслись сначала протяжные, часто повторяющиеся восклицания, а затем
и слова. По раскрытым губам Чингачгука можно было догадаться, что это
его песнь - песнь отца. Хотя ни один взгляд не устремился на него, но по
тому; как все присутствующие подняли головы, прислушиваясь, ясно было,
что они ловили эти звуки так же внимательно, как слушали самого Таменун-
да. Но напрасно они прислушивались. Звуки, только что усилившиеся нас-
только, что можно было разобрать слова, стали снова ослабевать и дро-
жать, словно уносимые дуновением ветра. Губы сагамора сомкнулись, и он
замолк. Делавары, поняв, что друг их не в состоянии победить силой воли
свои чувства, перестали прислушиваться и с врожденной деликатностью об-
ратили свое внимание на погребение девушки-чужестранки.
Девушки подняли носилки с телом Коры на плечи и пошли медленным, разме-
ренным шагом с новой жалобной песней, восхвалявшей покойную. Гамут, все
время внимательно следивший за обрядом, теперь наклонился к отцу девуш-
ки, находившемуся почти в бессознательном состоянии, и шепнул ему:
реть, чтобы ее похоронили по-христиански?
шел за скромной процессией. Друзья окружили его с выражением горя, кото-
рое было слишком сильно для того, чтобы назвать его просто сочувствием.
Даже молодой француз, глубоко взволнованный ранней, печальной кончиной
такой красивой девушки, принял участие в процессии. Но, когда последняя
женщина племени присоединилась к траурному шествию, мужчины-ленапы сомк-
нули снова свой круг перед Ункасом, как прежде безмолвные, торжественные
и неподвижные.
тором росла группа молодых сосен, бросавших унылую тень на землю. Дойдя
до этого места, девушки положили свою ношу на землю и стали скромно
ждать какогонибудь знака со стороны близких Коры, что они удовлетворены
совершенным обрядом. Тогда разведчик, один только знакомый с их обычая-
ми, сказал на языке делаваров:
ный из березовой коры, и затем опустили его в мрачное, последнее жилище.
Так же просто и безмолвно они засыпали могилу, прикрыв свежую землю
листьями и цветами. Но, когда добрые создания закончили свое печальное
дело, они остановились, показывая этим, что не знают, как им следует
поступить дальше. Разведчик снова обратился к ним.
нолицего не требует ни пищи, ни одежды... Я вижу, - прибавил он, выгля-
нув на Давида, который открывал свою книгу, видимо приготовляясь запеть
какую-нибудь священную песнь, - что тот, кто лучше меля знает христианс-
кие обычаи, собирается заговорить.
тились в покорных, внимательных зрителей происходившей перед ними сцены.
Все время, пока Давид изливал свои набожные чувства, у них не вырвалось
ни одного жеста удивления, ни одного нетерпеливого взгляда. Они слушали,
как будто понимая значение чуждых им слов и чувство глубокой печали, ко-
торое должны были выражать эти слова.
чувствами, учитель пения превзошел самого себя. Он закончил свой гимн,
как и начал, среди глубокого, торжественного безмолвия.
взгляды украдкой устремились на отца покойной, и тихий, сдержанный шепот
пробежал среди рядов собравшихся. Мунро обнажил свою седую кудрявую го-
лову и окинул взглядом окружавшую его толпу робких, тихих женщин. Потом
дал знак рукой разведчику, чтобы тот слушал его, и проговорил:
их...
состояние оцепенения, из которого его вывела предыдущая сцена, когда мо-
лодой француз, о котором упоминалось раньше, решился слегка дотронуться
до его локтя. Когда ему удалось обратить на себя внимание погруженного в
печаль старика, он указал ему на группу молодых индейцев, несших легкие,
плотно закрытые носилки, а затем поднял руку вверх, показывая на солнце.
понимаю вас. Это воля неба, и я покоряюсь ей... Кора, дитя мое! Если бы
молитвы убитого горем отца могли иметь какое-либо значение для тебя, как
счастлива была бы ты теперь!.. Идемте, джентльмены, - прибавил он, огля-
дываясь вокруг с величественным видом, хотя страдания, искажавшие его
измученное лицо, были слишком велики, чтобы он мог скрыть их. - Наш долг
выполнен, идемте отсюда.
где он чувствовал, что каждое мгновение может потерять самообладание.
Пока его спутники садились на лошадей, он успел пожать руку разведчику и
повторить уговор встретиться с ним в рядах британской армии. Потом он
вскочил в седло и, пришпорив коня, подъехал к носилкам, откуда доноси-
лись тихие, подавленные рыдания Алисы - единственный признак ее при-
сутствия.
Мунро с опущенной на грудь головой, Хейворд и Давид, ехавшие в грустном
молчании в сопровождении адъютанта Монкальма и его свиты, - проехали пе-
ред делаварами и вскоре исчезли в густом лесу.
годы спустя в их племени все еще ходила легенда о белой девушке и моло-
дом воине-могиканине. Через разведчика они узнали впоследствии, что Се-
дая Голова вскоре умер, а Щедрая Рука отвез его белокурую дочь далеко в
селение бледнолицых, где она наконец перестала лить слезы, и лицо ее
снова начало озаряться улыбкой. Но это события уже позднейших лет. А по-