просто так! Как и могильная плита королевы Ядвиги в миниатюре, обычный
пресс, но сейчас она лежала на столе, не придерживая никаких бумаг.
Дрефчинский скользнул по ней взглядом, сам не мог себе объяснить, почему,
но тем не менее отлично понимал, что предмет этот никакой ценности не
представляет. Гроши, гроши! Другое дело-борзая или персикового цвета
коврик прямо под портретом генерала. Сколько бы за него Папара мог
получить! Ого-го! О Дрефчинском в шутку говорили, что "никто так много не
вынес ич родительского дома, как он". Однажды в отсутствие матери и
сестры, которые были в деревне, - даже целый комод. Сам, в одиночку. Он
попал тог-да в такое положение, что все бы распродал. Вот только с
тяжелыми вещами без помощи не управиться, а людей звать он боялся, дворник
мог увидеть и сказать хозяйке. Потому они и остались на месте, но тогда-то
у него и появился нюх на вещи, можно что продать или нет. Названий он не
знал, зато цену отлично. Такой у него наметанный был глаз. Наконец Дылонг
нарушил молчание.
по лицу и перешел от указания цели к деталям. - Акция, чтобы врезаться в
память, должна иметь размах. Чтобы поразить воображение, она должна
сокрушить ценности. Товар, оборудование магазинов, вещи, стоимость которых
не вызывает сомнений. Нам, по всей видимости, удастся охватить в ходе
операции всю еврейскую собственность к югу от станции, масштабы
уничтожения будут для всей округи мерилом нашей силы. Но и самого широкого
охвата недостаточно, в расчет входит еще и качество уничтожения. Спору
нет, огонь куда лучше выводит из строя все внутри, нежели лом или камень.
Но камень может быть брошен лишь человеческой рукой. Лом разбивает только
в том случае, если его направляет человеческая рука, а огонь может
вспыхнуть случайно. Поэтому в картине улицы с разбитыми витринами, с
кучами стекла на тротуарах, заваленных сумками, нитками, с месивом
бутылок, банок, флаконов, втоптанных в землю как раз там, где им пришлось
расстаться со своим содержимым, где пятна кремов, пудры, вышвырнутой на
мостовую, словно это грибницы, тюбики зубной пасты, раздавленные, будто
кишки маленьких живых существ, - есть в такой картине красота
преднамеренности. Никакая стихия не воссоздаст такую картину разрушения.
Только ненависть. Это-то хорошо. Ибо больше всего мы, пожалуй, должны быть
заинтересованы в том, чтобы никаких сомнений не оставалось, что осуществил
подобную акцию человек.
хранилище для табака и бумаги. Скрутил себе довольно толстую самокрутку,
отщипнул с одного конца немного вылезавшего табаку, взял ее этим концом в
рот, а другой, напоминавший макушку какой-то сказочной ивы на картинке,
нацелил в комнату и ждал. Пока кто-то из них, кто был поближе, не встал и
не поднес спичку. Папара не поблагодарил.
манеру каждую часть своих рассуждений начинать новым заголовком. Немного
подождал, чтобы он не слился с последующим изложением, потом сам себя
поддержал: - Именно это я и имею в виду. Не надо подражать всему тому, на
что способна сама жизнь. Будем рушить собственным методом. Наша злоба
выражается в своеобразной форме. Но помимо этой принципиальной причины,
первостепенной, в пользу разрушения магазинов говорят и обстоятельства
технического характера. А именно: работа такого рода спорится в руках
наших ребят.
сочувствия, ибо тому план нападения на увеселительное заведение был совсем
не по вкусу. Он покачивал головой и, выдерживая паузу, готовил собравшихся
к тому, что повод, о котором он скажет, будет пустой. - Ресторан, знаете,
- это женщины. Разодетые. Элегантные. - Он притворился, что и сам понял,
что это не имеет никакого отношения к делу, но как-то нехорошо брать за
шиворот подобных дам. - И если бы еще к тому же, - он с минуту подумал, но
затем все-таки сказал, - там не было так светло!
танцсараи. Каждый из нас это чувствует. Но в данном случае. - он снова
вздохнул, - речь идет о новом типе акции. Новом не только для моих людей,
но и для всего общества.
ошеломляющее, сногсшибательное выступление. Не какие-то там фигли-мигли, а
Грюнвальд. И огромного масштаба. Так нам приказал комендант, я, кажется,
верно его понял.
повторяют! Его надо запомнить! - подумал Дылонг. А может, я перепутал что?
Он так засмотрелся на вождя, что тот спросил:
коллег с деталями операции лишь тогда, когда сам принцип ее будет одобрен.
Пока он говорил исключительно о принципе. Папара пробормотал, что это само
собой разумеется.
он не может и теперь уже непременно должен.
важное значение на практике! Взять Отвоцк. Хорошо, это идея.
Здоровье-главное. И естественно, что для поляков. Стало быть, движение
должно протестовать против того, что в главной здравнице под самой
столицей лечатся евреи. Но чтобы такие разводить антимонии, так
высчитывать. И еще втягивать в обсуждение верхушку организации. Это была
единственная мысль, которая приходила ему в голову по поводу всей нынешней
дискуссии, но высказать ее он не мог.
что это был не план, а фраза, - втянуть бы в акцию местное население. На
один только раз. Одних только тамошних поляков наверняка хватит на все три
участка. А нам бы осталось лишь направить их и исчезнуть.
позволил прервать себя.
полиция, они успеют отделать всего несколько лавчонок. Сколько уж об этом
понаговорено. Не далее как на последнем совещании, как раз в связи с
данной акцией, которая должна быть идейной, чистой. И стремительной, тогда
обойдется без жертв.
смешанной акции.^-И раз десять повторил эти два слова.
выступление боевиков и толпы воедино, но потом выяснилось, что Говорек
предлагает одним махом напасть на общину, ресторан и магазины.
приобрела теперь беспорядочный характер. Дылонг набросился на план
Говорека и не оставил от него камня на камне, ибо он состоял из пустых
слов, без какой бы то ни было убежденности, и быстро утих. Говорек тоже.
Со страху, что его заставят защищать то, что было ему совершенно
безразлично.
только на миг умолкнуть, как, воспользовавшись паузой, накинулись друг на
друга Дрефчинский и Чатковский.
говорил, что надо нанести удар по ресторану. Ну да, но он же говорил, что
и по общине. Дрефчинский терял контроль над собой всякий раз, как только
разговор касался конкретных действий.
нем и. можно сказать, пока длился отвлеченный спор. слеп. Во время таких
споров ему. словно курице под вечер.
человеком действия, но просто воображение его воспринимало как реальное
лишь то, что двигается и что можно потрогать. Часами он составлял маршруты
курьеру, который разносил подписчикам партийный еженедельник. Фантазии
Дрефчинского хватало на то, чтобы представить себе одного человека и
простейший поступок, но чтобы сформулировать правило или какой-нибудь
закон, касающийся всех? И как такое могло происходить в человеческой
голове? Он не понимал, какой смысл в обобщениях, единичный случай был для
него всем. Но не всем, чем нужно. Когда в спорах собеседники доходили до
фактов, Дрефчинский начинал страшно нервничать. Как охотник, много часов
просидевший в пуще, на которого наконец-то выходит зверь. Ибо Дрефчинский
все еще был словно в лесу, он менял и менял позиции, утомленный всем этим,
переставал владеть собой, как только кто-нибудь вылезал с чем-то живым,
конкретным. Он вскакивал, прицеливался и промазывал. И перед глазами плыли
круги. С завистью он слушал, когда кто-нибудь, хотя бы Чатковский,
рассуждал о вещах, следовавших из работы мысли.
морщился он. - Меня не слушается даже сама действительность!" Он, однако,
не сдавался. Кидался во все стороны.
не сразу способен примириться с тем, что то, что он видит, еще ничего не
значит, Дрефчинский злился, гонялся за боевыми отрядами в воображении,
словно по лугу, то туда, то сюда, едва мысленно тянулся к одному,
остальные исчезали. Он не владел мыслями, что уж говорить о руках.
Разволновавшись, он придвинул к себе ту, вторую, закрытую шкатулку из
карельской березы, открыл ее, засунул внутрь палец.
Сотня людей, налетающая на эту их банду, чтобы разогнать ее на все четыре
стороны. Взрыв здоровой ярости.
Круз Андрей
Никитин Юрий
Шекли Роберт
Мичурин Артем
Махров Алексей
Маккарти Кормак