благом всё, что делали]. "Быть может некоторые из подсудимых находят свое
утешение в том, что когда-нибудь летописец будет о них или об [их поведении
на суде] отзываться с похвалой".
собой право продолжать" прежнюю деятельность.
спорами с Крыленко о подтасовке свидетельских показаний, об "особых методах
обращения со свидетелями до процесса" -- читай: о явности обработки их в
ГПУ. (Это уже всё есть! всё есть! -- немного осталось дожать до идеала.)
Оказывается: предварительное следствие велось под наблюдением прокурора
(Крыленки же) и при этом сознательно сглаживались отдельные
несогласованности в показаниях. Есть показания, [впервые] заявленные только
перед Трибуналом.
"нам надлежит с совершенной ясностью и хладнокровностью сказать... занимает
нас не вопрос о том, [как суд истории будет оценивать творимое нами дело]".
*(31)
советской юриспруденции -- вспоминает о [дознании]! о первичном дознании,
еще до следствия! И вот как это у него ловко выкладывается: то, что было без
наблюдения прокурора и вы считали следствием -- то было [дознание]. А то,
что вы считаете переследствием под оком прокурора, когда увязываются концы и
заворачиваются болты -- так это и есть [следствие]! Хаотические "материалы
органов дознания, не [проверенные] следствием, имеют [гораздо меньшую]
судебную [доказательную ценность], чем материалы следствия", *(32) когда
направляют его умело.
да два месяца на нём гавкаться, да часиков пятнадцать вытягивать свою
обвинительную речь, тогда как все эти подсудимые "не раз и не два были в
руках чрезвычайных органов в такие моменты, когда эти органы имели
чрезвычайные полномочия: но благодаря тем или иным обстоятельствам им
удалось уцелеть" *(33) -- и вот теперь на Крыленке работа -- тянуть их на
законный расстрел.
Но, великодушно оговаривается Крыленко, поскольку дело всё-таки у мира на
виду, сказанное прокурором "не является указанием для суда", которое бы тот
был "обязан непосредственно принять к сведению или исполнению". *(35)
действительно не "всем до одного", а только четырнадцати человекам.
Остальным -- тюрьмы, лагеря, да еще на дополнительную сотню человек
"выделяется дело производством".
остальные суды Республики, <он> даёт им руководящие указания" *(36),
приговор Верхтриба используется "в качестве указующей директивы". *(37)
Скольких еще по провинции закатают -- это уж вы смекайте сами.
расстрельный приговор, но исполнением приостановить. И дальнейшая судьба
осуждённых будет зависеть от поведения эсеров, оставшихся на свободе
(очевидно -- и заграничных). Если будут [против] нас -- хлопнем этих.
уже' не стреляли (в Ярославле -- Перухова, в Петрограде -- митрополита
Вениамина. И присно, и присно, и присно). Под лазурным небом, синими водами
плыли за границу наши первые дипломаты и журналисты. Центральный
Исполнительный Комитет Рабочих и Крестьянских депутатов оставлял за пазухой
вечных [[заложников]].
все читали газеты) -- и все говорили ДА, ДА, ДА. Никто не вымолвил НЕТ.
заложены все основы бессудия -- сперва внесудебной расправой ЧК, потом вот
этими ранними процессами и этим юным Кодексом? Разве 1937-й не был тоже
ЦЕЛЕСООБРАЗЕН (сообразен целям Сталина, а может быть и Истории)?
Савинков. Он тут же был арестован и отвезен на Лубянку. *(38)
оценка деятельности. 23 августа уже было вручено обвинительное заключение.
(Скорость невероятная, но это произвело эффект. Кто-то верно рассчитал:
вымучивать из Савинкова жалкие ложные показания -- только бы разрушило
картину достоверности).
чём только Савинков не обвинялся: "и последовательный враг беднейшего
крестьянства"; и "помогал российской буржуазии осуществлять
империалистические стремления" (то есть был за продолжение войны с
Германией); и "сносился с представителями союзного командования" (это когда
был управляющим военного министерства!); и "провокационно входил в
солдатские комитеты" (то есть, избирался солдатскими депутатами); и уж вовсе
курам насмех -- имел "монархические симпатии".
процессов: деньги от империалистов; шпионаж для Польши (Японию
пропустили!..) и -- цианистым калием хотел перетравить Красную армию (но ни
одного красноармейца не отравил).
встречаем), а обвинителя не было вовсе, как и защиты.
лирически этот процесс понимал: это была его последняя встреча с Россией и
последняя возможность объясниться вслух. Покаяться. (Не в этих вмененных
грехах -- но в других.)
вами -- русские]!.. вы и мы -- это [[мы]]! Вы любите Россию, несомненно, мы
уважаем вашу любовь, -- а разве не любим мы? Да разве мы сейчас и не есть
крепость и слава России? А вы хотели против нас бороться? Покайтесь!..)
вызывается интересами охранения революционного правопорядка и, полагая, что
мотивы мести не могут руководить правосознанием пролетарских масс" --
заменить расстрел десятью годами лишения свободы.
перерождение? Ульрих в "Правде" даже объяснялся и извинялся, почему
Савинкова помиловали. Ну, да ведь за 7 лет какая ж и крепкая стала Советская
власть! -- неужели она боится какого-то Савинкова! (Вот на 20-м году
послабеет, уж там не взыщите, будем сотнями тысяч стрелять.)
этот приговор, если бы в мае 1925 года не покрыт был третьею загадкой:
Савинков в мрачном настроении выбросился из неогражденного окна во
внутренний двор Лубянки, и гепеушники, ангелы-хранители, просто не
управились подхватить и спасти его крупное тяжелое тело. Однако
оправдательный документ на всякий случай (чтобы не было неприятностей по
службе) Савинков им оставил, разумно и связно объяснил, зачем покончил с
собой -- и так верно, и так в духе и слоге Савинкова письмо было составлено,
что даже сын умершего Лев Борисович вполне верил и всем подтверждал в
Париже, что никто не мог написать этого письма, кроме отца, что кончил с
собою отец в сознании политического банкротства. *(39)
раньше.
Левитина. Ч. 1, Самиздат, 1962 и Записки допроса патриарха Тихона, том 5
Судебного дела.
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Махров Алексей
Шилова Юлия
Доценко Виктор