выразительно сморщив свой дивный носик, скривила и губки: - Господи, а чем
это у тебя воняет?
интенсивности запаха, действительно умеренной, при открытом окне близкой к
терпимой, сколько в скверности,- пахло тухлым яйцом, но отвратительный смрад
издавал не скрытый от глаз продукт южносибирской птицефабрики, нет, воняло
изделие кулинаров московского ресторана "Прага", то есть не яйцо, а уже
курица. жаренная в coбственном янтарном жире. купленная впопыхах родителями
исключительно вредного мальчишки по имени Глеб на улице Арбат. Мерзкий
пацан, сидя у окна, пять раз в день (увесистых цесарок? леггорнов? русских
белых? - на самом деле было две) трое суток подряд отправлял свою порцию
благородного белого мяса ловко и незаметно, начиная с пупырчатой, скользкой,
особую ненависть пробуждавшей шкурки, в неприметную дырочку под столом и,
покуда доеха до южносибирской бабушки, нафаршировал стенку, как заправский
повар, ну а пикантное мясцо, протомившись неделю-другую между стенок, само
начало благоухать.)
секунду задержаться у зеркала.
свободной, точно указав направление, место, где сейчас для них двоих в
эмалированной кастрюле, должно быть, мариновались шашлыки если не из
домашней птицы, то из свиного розового сальца.
поинтриговать любезного читателя, сообщим сразу,- ни духовные свои
потребности (сыграть любимой на гармонике), ни тем более физические (поесть
до отвала) Евгению удовлетворить не удастся. Управившись с мясным салатом,
Штучка не станет дожидаться горячего, он покинет, не утруждая себя
предлогом, слегка вибрирующий стол вагона-оесторана, и заказанный им "шашлык
с соусом ткемаль" (из краснодарской томат-пасты) съест другой, он же
(другой), нисколько не церемонясь, разольет в бокалы липкую жидкость с
названием "Айгешат", и лишь одно выйдет в точности, как и задумывал
Евгений,- за ужин заплатит Мара.
расположившейся парой была поставлена тарелка с хлебом утренней нарезки и
графинчик, бросавший на застиранное полотно радужные тени.
ждать "салат столичный", каковой не замедлил явиться, увенчанный желтоватыми
подтеками майонеза, деликатно укрытыми салатным листом.
отошла, уверенная в скором опорожнении графинчика и новых "два по сто
пятьдесят, пожалуйста".
удовольствие было кратким,- в прекрасный момент, когда Евгений накалывал
последнюю пару горошин произошло (и определить затрудняюсь, что именно), в
общем, явление, да, из-за спины блаженствующего Агапова внезапно послышалось
громкое и бесцеремонное:
одноклассницей нашего несчастного обладателя билетов на трибуну "А"
приземлился, гасите свет, удалой молодец в костюмчике с умопомрачительной
зеленой строчкой, серебряный с изумрудом перстень лишал подвижности
безымянный палец его правой руки, а на груди горели, переливались всеми
цветами радуги буквы - Jazz Jambore.
d'cologne'ом, распространяя вдобавок вокруг себя невообразимое, просто
противоестественное жизнерадостное самодовольство, шумный незнакомец тут же
заключил Мару в объятия и немедленно потребовал:
чмокнул душку в напудренную щеку и тут же, не переводя дыхания,
поинтересовался: - А ты, кстати, что здесь делаешь, киса? А?
образцовой женой, то есть верность по преимуществу хранила, честь берегла,
иначе говоря, за год совместной жизни изменяла своему нескладному верзиле и
пьянчуге раза три, не больше. Но дважды (и это точно) как раз с этим
внезапно налетевшим на нас обалденной красоты мужчиной тридцати двух
неполных лет, в коем уж, конечно, по аккуратному нашему описанию знатоки
эстрады незабываемой середины семидесятых, безусловно, признали Андрона
Гаганова, руководителя и композитора (лидера, как сам он себя изволил
величать) феноменальный успех в ту пору снискавшего музыкального коллектива
под названием "Букет".
(последней из коих даже не помешал едва ли не прямо под носом тихо мычавший
от перебора на товарищеской пирушке Сычиков), Андрон полагал себя в полном
праве обнять и даже слегка примять Мару, выражая свою неуемную радость и
искреннее расположение.
не отвечала.
зарделась.
курносая его физиономия засветилась добавочным оттенком - неподдельным
дружелюбием, и он, кивнув через стол, поинтересовался:
Штучка, такой дурак, ее пожал. Незваный же сотрапезник не только не
побрезговал дать босяку нечесаному Штучке свои холеные, безукоризненные
пять, но в порыве вынужденного амикошонства оказался готовым даже "хлеба
краюху и ту пополам", иначе говоря, сейчас же извлек из кармана мятой
дохнувшую бело-зеленую пачку и пустил по кругу, впрочем, как истый
джентльмен, начав с Мары. Но Штучка, к чести его надо заметить, дожидаться
своего череда не стал, и, пока Мара, трепеща от восторга крылышками носа,
вылавливала душистую сигарету, Евгений повел себя как мужчина (как горец,
как крестьянин, как итальянец - это на выбор презирающим штампы).
сторону выхода, впрочем, дойдя до буфетной витрины, обернулся и, на себя
обращенного взора не увидав, не стал останавливаться.
не столь уж несносным, ибо, как видим, меж козлов предлагался выбор. И он
был сделан без всяких колебаний, ну а недолгое присутствие в мужском составе
"Букета" голосистой вокалистки, как автору случалось слышать и даже читать,
незадолго до приказа Министерства культуры РСФСР о расформировании
художественный уровень снизившего ансамбля, внесло в звучание коллектива
неожиданные, весьма своеобразные даже краски.
полгода, и в ожиданиях своих Мара не слишком обманулась, хотя шагать именно
с песней ей все же более не пришлось.)
в тамбуре вагона-ресторана. Секунды вытягивались в минуты, минуты отливались
в солидные четверти часа, отсутствию его никто не изумлялся и уговаривать
вернуться не спешил. Минуло полчаса, вышел в тамбур повар в белой, желтыми
пятнами расцвеченной куртке и проводил Евгения глазами.
закинул ноги на стол, вынул губную гармошку из нагрудного кармана и прошелся
губами справа налево, слева направо, набрал воздуха, начал было мелодию, но
два тяжелых удара не в такт, не в долю содрогнули правую стенку, Штучка не
стая смотреть на часы (просто не имел), отнял инструмент от губ, положил на
грудь, погладил и тихо сказал:
фиг его продам, к черту. Продам прямо на вокзале. За так отдам, выброшу в
туалет, зад подотру этим билетом... Или подарю его, да, лучше подарю
кому-нибудь на улице, без слов подарю... Sounds of Silence специально
разучу, кто остановится, улыбнется, тому и отдам... А еще лучше положу на
скамейку, под дверь чью-нибудь брошу, в почтовый ящик, въеду на лифте на
самый высокий этаж самого высокого дома и отдам ветру; пусть найдет моего
брата или... или сестру..."
плечами, плюнул (правда) в ее пустое безбровое лицо и снова исторг в
неверную синеву гадкое слово из кинологического лексикона, повторил его
дважды, после чего отвернулся и, уткнувшись носом в стену, вновь предался
мечтам несбыточным и прекрасным.
отрывая от себя Мару кусками, ломтями, он испытывал непонятное облегчение, а
непонятное тем, что наполняло предвкушение свободы его тело странным,
неясным, даже неуместным волнением, холодком, мурашками пробегало от копчика
к затылку, пугало и радовало. Во всяком случае, сон к нему не шел, наоборот,
глаза его хотели видеть, а уши слышать, тело жаждало движений, в конце
концов, уже далеко за полночь он сел, глядя в лунную безухую харю, вместо
односложных и однообразных проклятий слепил вдруг такую длинную,