ла, что у меня жестокая мигрень, и попросила разрешения незаметно уда-
литься.
очутилась одна, как меня снова охватило чувство пустоты и покинутости и
проснулась тоска по этому юноше, которого я сегодня должна была покинуть
навсегда. Я металась по комнате, без нужды выдвигала ящики, переменила
платье, ленту; потом я стояла перед зеркалом и испытующим взором расс-
матривала себя: быть может, в таком наряде я все же могу приковать его
внимание. И вдруг я осознала, чего я хочу: пойти на все, только не от-
пускать его! В течение одной роковой секунды это желание стало решением.
Я сбежала вниз к портье и сообщила ему, что уезжаю с вечерним поездом.
Надо было торопиться: я позвонила горничной, чтобы она помогла мне уло-
жить вещи - времени оставалось в обрез; и пока мы с ней поспешно, напе-
регонки укладывали в чемоданы платье и всякую мелочь, я мечтала о том,
как буду провожать его, и в последний, самый последний момент, когда он
уже протянет мне руку для прощанья, вдруг, к его изумлению, войду вместе
с ним в купе, чтобы провести с ним эту ночь, следующую - столько,
сколько он захочет. Я была в каком-то чаду упоения; бросая платья в сун-
дук, я, к удивлению горничной, громко смеялась. Я смутно сознавала, что
потеряла самое себя. Когда слуга пришел за моим багажом, я с недоумением
взглянула на него: трудно было думать о таких обыденных вещах, когда я
себя не помнила от волнения.
хода поезда оставалось в лучшем случае двадцать минут; правда, утешала я
себя, я иду не для того, чтобы попрощаться, раз я решилась сопровождать
его, сопровождать до тех пор, пока он пожелает. Слуга вынес мои чемода-
ны, а я побежала к кассе отеля уплатить по счету. Управляющий уже протя-
гивал мне сдачу, я уже собиралась уходить, как вдруг чья-то рука ласково
дотронулась до моего плеча. Я вздрогнула. Это была моя кузина; обеспоко-
енная недомоганием, которое я перед ней разыграла, она пришла навестить
меня. У меня потемнело в глазах. Я не могла принять ее: каждая секунда
промедления могла оказаться роковой; но вежливость обязывала меня уде-
лить ей хоть немного внимания.
жар.
глазами мелькали синие круги - я была близка к обмороку. Отказавшись
лечь, я благодарила ее за участие, хотя каждое слово жгло меня и мне
очень хотелось вытолкать ее вон вместе с ее назойливыми заботами. Но
непрошеная гостья не уходила, нет, не уходила; она предложила мне одеко-
лону, не поленилась сама натереть мне виски, а я считала минуты, думала
о нем, ломала голову, как бы мне избавиться от этого мучительного учас-
тия. И чем больше я волновалась, тем сильнее становилась ее тревога за
меня; наконец, она попыталась чуть не силой заставить меня подняться в
номер и лечь. Но вдруг - среди ее уговоров - я бросила взгляд на висев-
шие в вестибюле часы: двадцать восемь минут восьмого, а в семь тридцать
пять отходит поезд! И резко, порывисто, грубым равнодушием отчаяния я
сунула кузине руку: "Прощай, мне надо уходить", и, не обращая внимания
на ее недоуменный взгляд, опрометью пробежала мимо удивленных лакеев,
выскочила на улицу, бросилась к вокзалу. Уже по взволнованной жестикуля-
ции слуги, который ждал меня с багажом на перроне, я поняла, что опазды-
ваю. Я ринулась к барьеру, но меня остановил контролер: я забыла взять
билет. И пока я отчаянно уговаривала его пропустить меня, поезд тронул-
ся; дрожа всем телом, я напряженно вглядывалась, надеясь поймать в одном
из окон хотя бы взгляд, поклон, привет. Но в торопливом беге поезда я
уже не могла различить его лица. Все быстрее катились вагоны, и через
минуту не осталось ничего, кроме черного, дымного облака.
несколько раз пытался заговорить со мной, прежде чем решился тронуть ме-
ня за руку. Тут я очнулась. Отнести вещи обратно в отель? Прошло минуты
две, пока я собралась с мыслями; нет, это невозможно! Вернуться туда
после своего нелепого, сумасбродного отъезда - нет, ни за что на свете!
Мне не терпелось поскорее остаться одной, и я велела сдать вещи на хра-
нение. И только теперь, среди вокзальной суеты, в круговороте сменяющих-
ся лиц, я попыталась обдумать, трезво обдумать, как мне превозмочь ду-
шившее меня чувство гнева, тоски и отчаяния, ибо - должна сознаться -
мысль о том, что я по своей вине упустила последнюю встречу, жгла меня,
точно раскаленным железом. Боль становилась все нестерпимее, и я едва
удерживалась, чтобы не вскрикнуть. Вероятно, только в неповторимые мину-
ты их жизни у людей бывают такие внезапные, как обвал, стремительные,
как буря, взрывы страсти, когда все прожитые годы, все бремя нерастра-
ченных сил сразу обрушиваются на человека. Никогда, ни до, ни после, не
испытывала я такого крушения надежд, такой бессильной ярости, как в ту
секунду, когда, решившись на самый отчаянный шаг, решившись одним ударом
опрокинуть всю мою сбереженную, накопленную, устроенную жизнь, я внезап-
но очутилась перед неодолимой, бессмысленной стеной, о которую беспомощ-
но билась моя страсть.
нелепо, глупо, мне даже стыдно об этом рассказывать, но я обещала себе,
обещала вам ни о чем не умалчивать: я... я хотела вернуть его себе... то
есть вернуть те мгновенья, которые провела с ним... меня неудержимо
влекло туда, где накануне мы были вместе, - к скамье, с которой я его
подняла, в игорный зал, где я его впервые увидала, и даже в тот притон,
лишь бы снова, еще раз все пережить. А на другой день я намеревалась
взять экипаж и поехать по набережной, по той же дороге, чтобы каждое
слово, каждый жест снова ожили во мне, - да, так велико, так ребячливо
было мое смятение! Но подумайте, как молниеносно обрушились на меня все
эти события, - я ощущала их как один ошеломляющий удар. И теперь, так
грубо пробужденная от своего опьянения, я хотела еще раз, капля за кап-
лей, упиться мимолетно пережитым с помощью того магического самообмана,
который мы называем воспоминанием; такое желание не всякий поймет; быть
может, нужно пламенное сердце, чтобы это понять.
он сидел, и там среди других рук представить себе его руки. Я вошла в
зал. Я помнила, где он сидел, когда я впервые увидела его: за столом на-
лево, во второй комнате. Мне так ярко рисовалось каждое его движение,
что я с закрытыми глазами, ощупью нашла бы его место. Я направилась ту-
да. И вот... когда, стоя в дверях, я бросила взгляд на толпу, со мной
произошло нечто странное... там, на том же месте, где я его себе предс-
тавляла, там сидел... что это - лихорадочный бред, галлюцинация?.. -
он... он, точно такой, каким только что рисовало его мое воображение...
такой же, как вчера, с впившимися в шарик глазами, мертвенно бледный...
он... да, он...
так немыслимо, что я тут же овладела собой - я закрыла глаза. "Ты с ума
сошла... ты бредишь... у тебя жар... - говорила я себе. - Ведь это не-
возможно, тебе померещилось... Полчаса назад он уехал". Только после
этого я снова открыла глаза. Но, к моему ужасу, видение не исчезло: ни-
каких сомнений - он попрежнему сидел там... среди миллионов рук я узнала
бы эти руки... нет, я не грезила, то был действительно он. Он не уехал,
как поклялся мне, безумец сидел здесь, он принес сюда, на зеленый с гол,
деньги, которые я дала ему на дорогу, и, в полном самозабвении отдавшись
своей страсти, играл, - пока я в отчаянии рвалась к нему всем сердцем.
едва не бросилась к нему, чтобы схватить за горло клятвопреступника, ко-
торый так бесстыдно обманул мое доверие, надругался над моими чувствами,
над моей преданностью! Но я вовремя справилась с собой. С нарочитой мед-
лительностью (чего это мне стоило!) подошла я к столу и стала как раз
против него; какой-то господин любезно уступил мне место. Два метра зе-
леного сукна разделяли нас, и я могла, как из театральной ложи, глядеть
на него, видеть то самое лицо, которое два часа назад было озарено приз-
нательностью, сияло божественной благодатью, а теперь снова было искаже-
но адскими муками игорной страсти. Руки, те самые руки, которые сегодня
днем в экстазе священнейшего обета сжимали спинку молитвенной скамьи,
теперь, скрюченные, жадно, как сладострастные вампиры, перебирали
деньги. Он выиграл, должно быть, много, очень много выиграл: перед ним
выросла беспорядочная груда жетонов, луидоров и банковых билетов - целое
богатство, в котором, блаженно потягиваясь, купались его пальцы, его
дрожащие нервные пальцы. Я видела, как они любовно разглаживали и скла-
дывали бумажки, катали и вертели золотые монеты, потом вдруг швыряли
пригоршню на один из квадратов. И тотчас же крылья носа начинали вздра-
гивать, окрик крупье отрывал его алчно сверкающие глаза от денег, он
пристально следил за прыгавшим и дробно стучавшим шариком, весь уйдя в
это созерцание, и только локти, казалось, были пригвождены к зеленому
столу. Еще страшнее, еще ужаснее, чем в прошлый вечер, проявлялась его
одержимость, ибо каждое его движение убивало во мне тот, другой, словно
на золотом поле сияющий образ, который я легковерно запечатлела в своем
сердце.
него, но он не замечал меня. Он не видел меня, он никого не видел:
взгляд его, оторвавшись от сложенных перед ним банкнот и монет, лихора-
дочно следил за шариком, когда тот начинал вертеться, потом снова уст-
ремлялся на деньги; в этом замкнутом кругу вращались все его мысли и
чувства; весь мир, все человечество свелись для этого маньяка к куску
разделенного на квадраты зеленого сукна. И я знала, что могу стоять
здесь часами - он даже не заметит моего присутствия.
стола, и, подойдя к нему сзади, крепко схватила его за плечо. Он обер-
нулся и с недоумением посмотрел на меня остекленевшими глазами, совсем
как пьяный, которого только что растолкали и который смотрит спросонья
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Махров Алексей
Сертаков Виталий
Володихин Дмитрий
Контровский Владимир