Чтение 69–й страницы книги ~По тонкому льду~

- Плевать я хотел на твоего Демьяна! Я подчиняюсь горкому, а не ему.
Тоже мне умник нашелся. Командовать мастер. Подумаешь, пуп земли русской.
Пусть сидит в лесной норе и занимается своими делами. И нечего совать нос
куда не следует.

Андрей улыбнулся и спокойно вставил в паузу:

- Быть может, ты сам скажешь об этом Демьяну?

Слова эти больно задели Геннадия.

- Предоставляю эту возможность тебе. Лижи ему задницу!

Мне очень хотелось, чтобы Андрей встал, подошел к Геннадию и дал ему по
физиономии. Ему это сделать было совсем не трудно при его росте и силе. Но
он только побледнел. Побледнел и сказал:

- Демьян умеет командовать, ты прав. Тут он мастер, а ты и в
подмастерья к нему не годишься.

Геннадий подошел к кровати, швырнул в нее своего сына и, энергично
жестикулируя, вновь стал выплескивать свою злость:

- Ни черта он не умеет, твой Демьян. Только корчит из себя. В подполье
провал за провалом. Сам виноват, а на других хочет свалить. Ищи ему
предателя! Xa! Сам пусть ищет!

Андрей тяжело опустил руку на стол и встал.

- Хватит! Не будем ослами. Давай шифр!

Геннадий хотел что-то сказать, глотнул воздух и молча вышел в другую
комнату. Вернулся оттуда со спичечным коробком в руке.

- Здесь все.

Андрей неторопливо проверил и передал коробок мне.

- У тебя будет, - проговорил он.

Геннадий посмотрел на нас и глухо, сдерживая злобу, произнес:

- Ладно. Проваливайте. Без вас тошно.

Андрей кивком указал мне на дверь. За порогом он сказал:

- Составь две телеграммы Решетову. В одной укажи, что по инициативе
Демьяна горком развенчал Геннадия. Во второй сообщи о новогодних ударах.
Добро?

- Ладно.

- Я виделся с Пейпером, - продолжал Андрей. - Да, он беседовал в
приемной доктора с Помазиным.

- Это очень важно, - заметил я.

- Во всяком случае, этого типа сейчас знают в лицо трое наших.
Посмотрим, что даст нам понедельник.

Мы расстались. Поскольку Новый год выпал на пятницу, а в пятницу у
доктора был приемный день, я имел все основания заглянуть к нему. Там
никаких новостей не было. Небольшая новость заключалась в радиограмме за
подписью Решетова. Я расшифровал ее дома. Она гласила:

"Днями в Энске должен появиться оберштурмбаннфюрер СС Себастьян
Андреас. Примите все меры, чтобы узнать, с кем из горожан он будет иметь
встречи".

Я постарался запомнить имя эсэсовца и сжег бумажку.

17. Сюрпризы

- Ради бога, зайдите сегодня! - Эту фразу я услышал в десяти шагах от
управы, когда заворачивал за угол. Оглядываться не следовало, слова были
брошены мимоходом, чтобы не вызвать подозрения у посторонних. Но я
оглянулся, встревоженный: от меня удалялась Наперсток. На ней был платок,
старомодная, сильно поношенная плюшевая кацавейка и несуразные, с
перекошенными задниками валенки. Как ни в чем не бывало твердыми маленькими
шажками она переходила дорогу.

"Ради бога, зайдите сегодня", - повторил я мысленно. И тотчас
почувствовал смутное беспокойство. Еще ни разу Наперсток не назначала
внеочередную явку таким способом. Ни разу не звучал так тревожно и
просительно ее голос.

Что случилось? Прошла ровно неделя, как я и Андрей были в доме
Аристократа, видели его и Наперстка. Мы пришли в воскресенье вечером и ушли
в понедельник: ждали Дункеля-Помазина. Но он не явился за своей машинкой.
По-видимому, планы его менялись, и нам следовало это учесть, принять меры
предосторожности, временно прекратить посещение Аристократа. И вдруг сигнал!

Смутное беспокойство рождало различные предположения, одно страшнее
другого. Я досадовал на Наперстка: она могла сказать еще несколько слов и
объяснить, что произошло. А теперь мне приходится ломать голову и мучиться.

Работа валилась из рук. Я писал какие-то бумажки, не вникая в них, не
понимая сути. В голове билась одна мысль: "Надо идти! Надо идти к
Аристократу. Скорее!"

Сегодня понедельник. Карл Фридрихович принимает с десяти до тринадцати.
Пора! Но как вырваться из управы? Что придумать? Кажется, все испробовано, и
нового ничего не изобрести. Беспокойство нарастало, вызывало физическую
боль: у меня адски ломило виски.

Что же предпринять?

Раздался звонок: вызывал к себе бургомистр. Сейчас отпрошусь. Скажу,
что беспокоит печень, не могу работать.

Увы, бургомистр предупредил мое намерение.

- Только что звонил штурмбаннфюрер Земельбау-эр, - сказал он. -
Вызывает вас к себе. Сейчас. Моя машина стоит у подъезда. Поезжайте!

Сердце мое сжалось от неприятного предчувствия:

- А что такое?

Господин Купейкин беспомощно развел руками.

Я поклонился и вышел. Еще сюрприз! Зачем я понадобился начальнику
гестапо? Не связано ли это с сигналом Наперстка?

По пути к зданию гестапо я передумал бог знает что. И конечно, в голову
лезло самое худшее. А что, если Дункель уже знает, что доктор - наш человек?
Что, если он следил за домом доктора? Быть может, доктора арестовали!

- Подождать? - осведомился шофер, когда машина остановилась у подъезда.

- Нет! - ответил я. И в голосе моем было столько отчаяния, что самому
сделалось страшно.

Я переступал этот роковой порог в первый и, возможно, в последний раз.
Все допустимо. Сколько патриотов нашло свой удел в этих страшных стенах, и
уж, конечно, никто из них не предполагал найти здесь конец. Я тоже не
предполагал. Но кто гарантирован?

Я поднимался по крутым ступенькам бывшего здания горкома партии,
стараясь взять себя в руки и подготовиться к неведомому.

Штурмбаннфюрер СС не встал при моем появлении, а лишь откинулся на
спинку стула. Спинка была выше его головы. Этот убогий человечишка с птичьей
головой, косоплечий, обрадовал меня: он любезно протянул через стол свою
мягкую, детскую руку и, когда я пожал ее, предложил сесть. Потом пододвинул
пачку сигарет, зажигалку. Я с удовольствием закурил.

Затянулся раз-другой, и биение сердца пришло в норму. Тревогу как рукой
сняло.

Штурмбаннфюрера окружали кипы газет, сводок, папок, докладных записок,
пачки раскрытых сигарет, огромный сейф, начатая бутылка вина, раскладной
диван с подушкой и одеялом, несколько охотничьих ружей.

- Не ожидали? - осведомился гестаповец.

Я признался, что не ожидал.

Он улыбнулся, показав свои желтые лошадиные зубы.

- Я же обещал запомнить вас.

"Провалился бы ты со своей памятью в преисподнюю", - едва не сорвалось
с моих губ проклятье.

Штурмбаннфюрер поинтересовался, как я живу, как идут дела в управе, как
отнесся к моему вызову господин бургомистр.

Я отвечал и думал: "Неужели за этим он вызвал меня? Нет-нет. Что-то
другое. Но что?"

Тревога вновь начинала подтачивать сердце. Кажется, рано я успокоился.

Гестаповец слушал мои ответы, скалил зубы в улыбке, для которой не было
никакого повода, и, откидывая голову с крохотным остреньким подбородком,
пускал к потолку дым аккуратными маленькими колечками.

Продержав меня минут десять в томительной неизвестности и раздумье, он
сказал на своем тягучем диалекте баварца:

- Сегодня вы мне нужны, господин Сухоруков.

- К вашим услугам, - выразил я готовность.

- Валентина Серафимовна заболела Она часто болеет. Женщина. А мне
сегодня надо допросить одного типа. Это займет полчаса. От силы час, - и он
нажал кнопку звонка.

Вошедшему эсэсовцу начальник гестапо сказал одно слово:

- Коркина!

Эсэсовец щелкнул каблуками и удалился.

Всех подпольщиков я знал по фамилиям. Коркина среди них не было. А быть
может, кто-нибудь из ребят нарочно назвал себя так, чтобы сбить гестаповцев
со следа?

Ввели совершенно незнакомого мне, полного, с одутловатым лицом мужчину
лет тридцати пяти. По его физиономии гуляла какая-то идиотская улыбка. Он
подобострастно поклонился штурмбаннфюреру, потом мне, и я сразу проникся к
нему отвращением. Не ненавистью, а именно отвращением, граничащим с
брезгливостью.

Земельбауэр указал пальцем на высокий табурет в углу, и Коркин без слов
понял, что надо сесть. Он еще раз поклонился, сказал: "Благодарю" - и
водрузился на табурет.

Штурмбаннфюрер подал мне несколько листков, схваченных скрепкой.

Это был акт, в котором сообщалось, что Коркина "сняли" с поезда
недалеко от Энска прошедшей ночью. При нем нашли несколько килограммов
сливочного масла, два куска свиного сала, махорку в пачках, спички, соль,
сухари.