беспощадным.
швырнул куда-то в глубь сараюшки мешающий ему столик...
Вбитая когда-то в подсознание идея, что воевать можно только с чужими,
иллюзорно мешала мне здесь, дома: мне постоянно казалось, что даже худшие из
здешних все равно наши, и потому я не вправе... Короче - глупость
несусветная. Сейчас инстинкт воина единым ударом сердца превратил кровь в
бушующий огонь; одним прыжком я оказался на ногах, сжимая в руке какую-то
деревяшку.
все еще слабого от алкоголя, он был силен: ростом чуть пониже, но
покряжистей, да и рука в предплечье была словно сплетенной из тугих
сухожилий. Он осклабился, прохрипел:
левую, и рука с оружием полетела мне в живот.
палки в точку между верхней губой и кончиком носа. Дед грянулся на пол, не
достав меня на какой-то микрон. Нож выскользнул из руки. Но и я не удержался
на ногах - проклятая водка! Перевернулся кувырком, махом вскочил на ноги.
Игнатьич зарычал по-звериному и ринулся на меня с железным прутом наперевес.
Я едва успел присесть, прут просвистел над головой, я выпрямился и ударил
лбом противнику под подбородок. Неудачно: только толкнул, он упал на спину,
я полетел за ним следом. Дедок с необычайной ловкостью крутанулся на спине и
двинул мне ногой в лицо. В голове помутилось, я упал куда-то в сторону...
сбившееся дыхание. - Все же чутье у меня, старичка, имеется: валить я тебя
загодя решил... Надо было сразу и чикнуть ножичком, как ты схрон выдал... А
денюжки-то не вдовьины, иным трудом досталися, а?
не успел; одним движением он выхватил из-под тряпок железную скобу и с
придыханием - ух! - маханул острым жалом, зацепив мне руку, рванул, выдирая
клок одежды и разрывая мышцы... Сжав до хруста зубы от разом пронзившей
боли, я прыгнул вперед, разогнулся пружиной снизу вверх, словно разряд тока
разом замкнул все мышцы тела в едином движении... Кулак правой молнией
прочертил окружность - снизу вверх - и врезался ему в переносицу, будто
пущенный из пращи камень.
опустился на колени, раненая рука повисла плетью. Кусая губы, пошатываясь от
боли и слабости, попытался встать на ноги, упал, встал снова. От боли
хотелось выть зверем, длинно, тяжко, скаля на луну желтые клыки.
подобие аптечки. Лейкопластырь имелся: желтый и высохший, как прошлогодний
сыр, но лучше, чем никакого. Ибо связать качественно старого батыра
веревочными путами одной рукой не удастся. А спеленать его нужно, по меньшей
мере руки, да и самого деда-агрессора прикрутить к тому неподъемному стулу,
чтобы отвязывался сутки, не меньше.
телом. Понятно, от такого нокаута он станет отходить минут сорок, но что-то
мне показалось... Ну да, живые так не лежат. Я приподнял веко, глянул
зрачок. "Финита ля комедия", как говорят иноземцы. Если жизнь, конечно,
считать комедией.
кровоизлияние, нужно молотнуть бревном с раскачки. Тараном. Как у меня сие
вышло? Я смотрю на труп здорового мужика, который и до восьмидесяти бы
пропыхтел без инфаркта и паралича, если бы не алчность... И не ощущаю
ничего. Ровным счетом. Ни раскаяния, ни сожаления, ни-че-го. Стылая пустота
в том месте, где, по поверью, располагается душа. И если там и вспыхивает
временами огонь, то он скорее похож на убийственный грозовой разряд, чем на
согревающий костерок. Что, когда и где я потерял?..
видно, пачку баксов дедок сумел заныкать надежно в доме. Оружия, кроме
упомянутого ножа, не отыскалось тоже. Одно хорошо: связывать уже никого не
требуется; это мертвяки в сказках и жутких повестухах еще проявляют какую-то
агрессивную активность по отношению к живым, трупы - никогда.
быстро: полупустую бутылку со спиртом, закрытую притертой резиновой пробкой,
сработанной из подошвы башмака. Набрал воздуху, решился и ливанул спирт на
рану. Острая боль заставила дернуться судорогой; запах спирта, казалось,
заполнил собою весь сарай. Вот теперь - осторожнее с огнем, иначе спалюсь
молодым факелом. Залил рану щедрой дозой зеленки, приложил проспиртованной
марлечкой, заклеил сверху тем самым грязно-желтым пластырем.
бутылки и запил водой из большой металлической лейки. Вернее, даже не запил.
Я жадно хлебал влагу, пока не почувствовал в желудке тяжесть. Мутным
взглядом обозрел сарай. Подошел, прикрыл труп мешковиной. Делать здесь
больше было нечего.
отшибе. Собаки почему-то не было. Я вошел в сени, долгим взглядом посмотрел
на бутылку с остатками спирта в руке, вылил в стоявшую тут же, на ведре с
водой, кружку, выпил, запил водой, постоял, тупо уставившись в одну точку...
Я действовал будто автомат или сомнамбула: закрыл обитую железом дверь,
задвинул на засов, прошел в комнату, комом рухнул на оттоманку, прикрылся
каким-то ватником и замер то ли во сне, то ли в странном оцепенении,
беспомощном, бездонном и чутком, как жало взведенного курка.
серым все: и половики на полу, и старый комод, и большой книжный шкаф, и
фотографию в ореховой раме... Кое-как я встал с кушетки; голова была
чугунной, волчий голод плескался где-то под ложечкой, а я тупо озирался по
сторонам, не в силах вспомнить, где я и как здесь оказался.
было ли это вживе или привиделось в пьяном забытьи. Язык казался жестким и
шершавым, как наждак. Пошатываясь, я выбрался в сени, приник к ведру с
водой, хлебая через край.
не прибавилось. Комната качалась, словно в зыбком мареве миража. Я облизал
толстые, шершавые губы, чуть поморщился от боли. Рассмотрел себя в темном
зеркале на комоде: Квазимодо какой-то! С изуродованным побоями, отекшим и
заплывшим лицом; глаза горячечно блестели, чуть отросшие волосы торчали
клоками. Если по-хорошему, то мне бы отлежаться где пару-тройку недель... Но
задерживаться здесь было нельзя. Дедок, судя по характеру, был нелюдим, но
ведь захаживал к нему кто-то! Да и до теток был охоч; элитных фотомоделей
здесь - шаром покати, но две-три молодухи, истомленные пьющими супругами до
полного окаянства и отчаяния и охочие оттого до мужеской ласки, аки пчелы до
сладкого, наверняка сыщутся. И путь их - сюда, к деду-тиховану, к его
тихушному домику. Оставаться нельзя.
вызывала отвращение, хотя под ложечкой сосало все больше. Кое-как пошарил в
стенном шкапчике в сенях, обнаружив бутылку хорошего коньяка, явно не
фальсификата. Заглянул в чуланчик: роскошество! Яйца, солонина, закрытая в
стеклянных банках, два здоровенных куса нежирной свинины, видно прикупленные
вчера: Игнатьич решил гулевать на радостях.
шипение, махнул рукой - что горячее, то не сырое! - разбил следом десяток
яиц, заварил в тщательно оттертой кружке чифир. "Отвинтил голову" коньячной
бутылке, наплескал себе две трети стакана и вылакал единым духом, как
сивуху: с благородным напитком так бы обращаться негоже, но сейчас он был
для меня лишь лекарством "на спирту".
пережевывания и поглощения белков, углеводов и жиров с целью пополнения
энергетических запасов организма вообще можно назвать благородным словом
"трапеза". Никакой тяжести в желудке я не чувствовал, словно давно перестал
быть человеком, а превратился в робота.
хозяйским комнатам. Нашел крепкий еще камуфлированный ватник: к моему лицу
он подходил куда больше, чем кожанка. Щеголять в ней с таким лицом - так
никакой служитель закона равнодушным не останется: все-таки с Фролова плеча,
и стоила никак не меньше штуки зелени. А дед Игнатьич мужичонка
хозяйственный: реквизировав у меня курточку, аккуратно эдак развесил в
шкапчик, на "плечики": ростом я чуть повыше, зато он в плечах был пошире.
Никаких угрызений совести по поводу "посмертного ограбления покойного" я не
испытывал: он мою судьбину решил уже тогда, когда водочкой с клофелинчиком
потчевал, сука!
иголочки. Недаром с ним молодухи гужевались; видать, не первый я у
дедка-душегуба лох залетный, у остальных уж косточки догнивают под хлипкими
осинами...
действительно температура? Пошуровать бы у дедка, глядишь, кроме моей зелени
еще десяток-другой "косых" нагрести вполне можно. Ха-ха, моей! Круговорот
дензнаков в природе или, изъясняясь почти по-ученому, оборот наличного
финансового капитала в нынешние времена скор и непредсказуем совершенно и
выражается сработанной еще в старой Одессе фразой: "Деньги ваши - будут
наши".
примерещилось с пересыпу и недопиву? Я стоял замерев, стараясь не дышать.
Скрип досочки на крыльце, еле слышный. Ну да, не померещилось: кто-то рысью
Лондон Джек
Лукин Евгений
Бажанов Олег
Орловский Гай Юлий
Максимов Альберт
Афанасьев Роман