застывших в своих креслах. В их глазах было напряженное изумление,
смешанное с испугом, словно перед ними существо с другой планеты. Николлсу
стало не по себе.
- Нужно подняться наверх? - Вопрос прозвучал неожиданно резко.
- Нет, сэр. - Девушка спокойно, без суеты, вышла из-за барьера. - Они...
Словом, им известно, что вы ранены, - проговорила она, как бы
оправдываясь. - Сюда, через вестибюль, прошу вас.
Девушка улыбнулась, придерживая шаг, чтобы приноровиться к неуклюжей
походке раненого офицера.
Постучавшись, она отворила дверь и сообщила кому-то о его приходе. Когда
Николлс вошел, бесшумно закрыла за ним створку.
В кабинете находились три человека. Единственным, кого он знал в лицо, был
вице-адмирал Старр. Тот вышел навстречу молодому офицеру. Он показался
Николлсу состарившимся и усталым, хотя с последней их встречи не прошло и
двух недель.
- Как себя чувствуете, Николлс? - спросил он. - Вижу, ходите вы не
слишком-то быстро. - К самоуверенности и фамильярности, столь пошлой и
неуместной, примешивалась заметная нервозность. - Присаживайтесь.
Адмирал подвел Николлса к длинному, тяжелому столу, обитому кожей, за
которым под огромными простынями настенных карт сидели два человека. Старр
представил их вошедшему. Один из них, рослый и грузный, с красным
обветренным лицом, был облачен в парадный мундир с нашивками адмирала
флота - одна широкая и четыре средних. Второй, низенький плотный человек с
седыми, отливающими сталью волосами и спокойными, мудрыми, старческими
глазами, был в штатском.
Николлс тотчас узнал пожилого, да его и трудно было не узнать, видя
почтительность к нему обоих адмиралов. "Морское министерство поистине
оказывает мне честь", - подумал молодой офицер, подтрунивая над собой.
Такие приемы устраивают не для каждого. Но, похоже, начинать беседу им не
хочется. Николлс не сразу сообразил, что присутствующие потрясены его
видом. Наконец седоволосый кашлянул.
- Как нога, дружок? - спросил он. - Похоже, далеко не в порядке? - Голос
его был негромок, но в нем чувствовалась сдержанная властность.
- Все не так уж плохо, сэр, благодарю вас, - отозвался Николлс. - Через
две-три недели смогу вернуться к своим обязанностям.
- Вы получите два месяца отпуска, мой мальчик, - спокойно произнес
седоволосый. - А хотите, и больше. - Он чуть улыбнулся. - Если кто-нибудь
спросит, скажите, я велел. Сигарету?
Взяв со стола массивную зажигалку, седоволосый прикурил и откинулся на
спинку стула. Казалось, что он не знает, о чем говорить. Внезапно он
поднял глаза на Николлса.
- Как добрались?
- Превосходно, сэр. Со мной повсюду обращались словно с очень важной
персоной. Где только я не побывал: Москва, Тегеран, Каир, Гибралтар. -
Губы Николлса искривились. - Обратно ехал с гораздо большим комфортом, чем
туда. - Помолчав, глубоко затянулся сигаретой, взглянул на собеседника,
сидевшего напротив. - Однако предпочел бы вернуться домой на борту
"Сирруса".
- Несомненно, - едко заметил Старр. - Но мы не в состоянии угождать всем и
каждому. Мы желаем узнать из первых рук, что же произошло с конвоем
Эф-Ар-77, и в особенности с "Улиссом", и не хотели бы терять времени.
Николлс впился пальцами в край стула. В душе его вспыхнул гнев. Юноша
понял, что сидящий напротив него пожилой мужчина внимательно слепит за
каждым его движением. Сделав усилие, молодой офицер взял себя в руки и,
вопросительно подняв брови, посмотрел на седоволосого. Тот утвердительно
кивнул.
- Просто расскажите нам все, что вы знаете, - проговорил он приветливо. -
Все и обо всем. Не спешите, соберитесь с мыслями.
- С самого начала? - тихо спросил Николлс.
- С самого начала.
И Николлс начал свой рассказ. Ему хотелось объяснить, как все началось и
как кончилось. Он старался как мог, но рассказ получился сбивчивым и до
странного малоубедительным. Потому что атмосфера, обстановка была тут
иной. Контраст между теплом и покоем, царившим в этих комнатах, и жестокой
арктической стужей был бездонной пропастью, преодолеть которую можно, лишь
опираясь на личный опыт и понимание конкретных условий. Здесь же, вдали от
студеного океана, в самом центре Лондона, жуткая, невероятная история,
которую ему предстояло поведать, даже самому Николлсу казалась фальшивой,
неправдоподобной. В середине своего повествования он взглянул на
слушателей и через силу заставил себя продолжить рассказ, с трудом
удержавшись от желания замолчать. Было ли это недоверием? Нет, вряд ли, во
всяком случае, со стороны седовласого и адмирала флота. На их лицах он
увидел смущение и недоумение, несмотря на стремление понять.
Когда Николлс сообщал о реальных фактах, которые можно проверить, - об
авианосцах, покалеченных во время шторма, о кораблях, подорвавшихся на
минах, севших на банку и торпедированных, о страшной буре и отчаянной
борьбе со стихией, - все было не так безнадежно. Так же и тогда, когда
рассказывал о том, как с каждым днем таял конвой, о страшной судьбе двух
танкеров-бензовозов, о потопленных подводных лодках и сбитых
бомбардировщиках, об "Улиссе", несшемся сквозь пургу со скоростью сорок
узлов и взорванном снарядами, выпущенными по нему в упор немецким
крейсером, о подходе боевой эскадры и бегстве немца, так и не успевшего
окончательно разгромить конвой. Или о том, как были собраны жалкие остатки
каравана, о встрече его русскими истребителями, барражировавшими над
Баренцевым морем, и, наконец, о прибытии остатков разгромленного конвоя
Эф-Ар-77 в Кольский залив, до которого добралось всего пять судов.
И лишь тогда Николлс перешел к фактам иного рода - фактам, которые не
так-то просто уточнить; принялся рассказывать о событиях, достоверность
которых вообще невозможно установить, - в глазах слушателей Николлс увидел
не просто изумление, а недоверие. Он старался говорить спокойно, без
эмоций. Рассказал о Ральстоне, о том, как тот полез по обледенелой мачте,
чтобы отремонтировать боевые огни, как в решающий момент боя ослепил
прожекторами противника; поведал о гибели его отца и всей семьи; рассказал
о Райли, зачинщике бунта, о том, как кочегар вручную смазывал коренной
подшипник и отказался покинуть туннель гребного вала; не забыл и о
Петерсене, который во время мятежа убил морского пехотинца, а потом охотно
пожертвовал собственной жизнью; рассказал о Мак-Куэйтере, Крайслере, Дойле
и десятке других моряков.
Когда Николлс стал рассказывать о нескольких моряках, спасшихся с "Улисса"
и вскоре подобранных "Сиррусом", в голосе его на миг появилась нотка
неуверенности. Он поведал о том, как Брукс отдал собственный спасательный
жилет простому матросу, чудом продержавшемуся в ледяной воде целых
пятнадцать минут; как Тэрнер, раненный в голову и руку, поддерживал
контуженного Спайсера до тех пор, пока, заливаемый волнами с бака до
кормы, не подошел "Сиррус"; как старший офицер обвязал матроса булинем, а
сам исчез в волнах, прежде чем его успели спасти. Рассказал о том, как
Кэррингтон, этот поистине железный человек, зажав под мышкой обломок
бруса, поддерживал на плаву двух моряков до тех пор, пока не подоспела
помощь. Оба спасенных - одним из них был Престон - позднее скончались. Без
посторонней помощи капитан-лейтенант вскарабкался по канату,
самостоятельно перелез через леерное ограждение, хотя у него по щиколотку
была оторвана левая нога. Первый лейтенант должен был выжить, такие, как
он, не гибнут. Наконец погиб и Дойл; ему бросили спасательный конец, но он
не увидел его, поскольку был слеп.
Николлс догадался, что его собеседников интересует совсем иное. Им
хотелось знать, как вели себя моряки "Улисса", экипаж мятежников. Он
понимал, что рассказ его воспринимался, как повесть о невероятных
подвигах; что сидящим перед ним людям не под силу понять, что моряки,
решившиеся выступить против собственных командиров, а выходит, и против
короля, оказались способными на такие подвиги.
Вот почему Николлс пытался убедить их, что все, рассказанное им, - сущая
правда, а потом осознал, что не сумеет ничего объяснить. Да и что было
объяснять? Как по трансляции обратился те личному составу командир? Как он
беседовал с каждым членом экипажа и сделал своих моряков почти такими,
каким был сам, как совершал то Страшное путешествие, обойдя все помещения
и отсеки корабля? Какие слова сказал о своих моряках в минуту кончины?
Рассказать о том, как смерть Вэллери снова превратила их в мужчин? Ведь
только об этом Джонни и мог рассказать, а сами по себе подобные факты
ничего не объяснят. Николлса озарило. Он вдруг понял, что смысл этого
удивительного превращения моряков "Улисса" - превращения ожесточенных,
надломленных людей в тех, кто сумел подняться над своими страданиями,
невозможно ни объяснить, ни понять, ибо смысл этот заключался в Вэллери, а
Вэллери был мертв.
Неожиданно Николлс почувствовал усталость, бесконечную усталость. Молодой
врач понимал, что сам далеко не здоров. Он был словно в каком-то тумане;
прошедшее вспоминалось нечетко, мысли путались. Он утратил чувство
хронологической последовательности и уверенности в себе. Внезапно увидев
всю бессмысленность разговора, Николлс сник и на полуслове умолк.
Словно во сне он услышал спокойный голос седовласого, о чем-то
спрашивавшего его, и громко ответил ему.
- Как, как? Что вы сказали? - Седовласый посмотрел на него странным
взглядом. Лицо адмирала, сидевшего напротив, было бесстрастно. На лице
Старра было написано откровенное недоверие.
- "Бог наделил меня лучшим экипажем, о каком только может мечтать командир
корабля" - таковы были последние слова контр-адмирала Вэллери, - негромко
повторил Николлс.
- Понимаю. - Старческие, усталые глаза неотрывно глядели на него, но
ничего не было сказано. Барабаня пальцами по столу, седовласый обвел
медленным взглядом обоих адмиралов, затем снова посмотрел на Николлса.
- Извините нас, дружок. На минуту оставим вас одного.
Круз Андрей
Юрьев Сергей
Жюль Верн
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия