договор заключили, он меня сразу в машину и посадил... А те, кто был в
машине, меня куда-то в Мытищи отвезли, до утра поили, я и рухнул...
один большой зал, никаких там трех комнат нет...
Сорокина, спрыгнул с подоконника, рассеянно похлопал себя по карманам:
усмехнулся, - тот К о с т е н к о вам курить не рекомендовал... Едем со
мной, будем искать дом возле Белорусского, это вам нужно больше, чем мне,
едем!
нас запутал своим авиабилетом; ну, гадина, неужели свалил, а?!
станции; бросился к машине; Пшенкин семенил за ним, неестественно часто
крутя шеей, словно бы ему жал воротник рубашки...
таращился на дома вокруг Белорусского вокзала, то и дело отвлекаясь -
прислушивался к телефонным разговорам, что полковник вел из машины; он
чувствовал, как ему передается нервозность этого седого человека, хотя
внешне тот был совершенно спокоен; вспомнить ничего не мог, все здания
казались ему одинаковыми.
как ответили, что нет, так порций пять икры заказал...
ступени считал, лифта нет...
ремонт, много пустых квартир, окна открыты; осведомился по рации, где ЖЭК,
и попросил шофера гнать туда - с сиреной.
объяснила секретарша, отъехал на совещание, заместитель на участках.
волнует, ждут манны небесной... А что они могут в этом затхлом ЖЭКе,
возразил себе Костенко. Если бы им позволили д е й с т в о в а т ь,
подвалы осваивать, чердаки и первые этажи... Так нет же! Они ничего не
могут без приказа сверху, разрешения десяти инстанций... На Западе то, что
у нас называют ЖЭКом, - богатейшее учреждение, с компьютерами, своим
баром, прекрасной мебелью, люди отвечают за жилье, что может быть
престижнее! А у нас? Все просрем, если даже сейчас, когда хоть что-то
можно, все равно никому ничего нельзя...
секретарши, продолжал Костенко, - вы...
нормальные люди обращаются - "женщина", вы что - исключение?!
отчаянная ярость, но потом заметил ее разношенные туфли, заштопанную юбку,
подпоясанную драным пуховым платком, спортивную кофту, уродовавшую и без
того ужасную фигуру, и сердце его защемило тоскливой, пронизывающей
болью...
ее под язык и тихо вышел из затхлого полуподвала...
обэхаэсовец были, слава богу, в штатском; по дороге объяснил суть дела;
вороток нашелся у шофера, бинокль лежал в чемоданчике Строилова, у него
там и фотоаппарат был, и блокнот, и маленький диктофончик; несчастный
парень, как он там?
купидончиками...
одеты, не по-нашему...
тут несколько артистов жили, мы присматривали, были сигналы, что на них
наводки клеили, но потом вроде как отрезало, мы еще дивились - в чем дело?
Была солисткой балета в ансамбле метрополитена?
оперативник остался на стреме - наверняка какой энтузиаст прибежит или,
того хуже, постовой, начнут скандал, б у м а г у потребуют, у нас миром
говорить не умеют, как что - в истерику, гражданская война, а не разговор;
поднялись на пыльный чердак; Костенко вжался в окуляры бинокля,
рассматривая квартиры, начиная с цоколя, - литератор от страха прибабашен,
четвертый этаж ему мог померещиться.
свисала засиженная мухами лампочка; было что-то безнадежное в этих
старинных проводах, витых, как косы, - такие девушки плели, пока новый
фасон не о к о р о т и л мир; теперь только певцы с косами ходят; борьба
полов - что там классовая! Мебель в комнатах была старая, разностильная,
стол без скатерти, пожжен утюгом, не портниха ли живет? Нищета, трущобы! В
соседней квартире комнаты были заставлены мягкими креслами, маленькая
женщина в длинном халате, отороченном мехом, сидела против огромного
экрана диковинного телевизора; на одной лестничной клетке две судьбы; р а
з б и т о е общество! На третьем этаже в правой от пролета квартире шел
ремонт; трое маляров устроились на перевернутых ведрах, дымили цигарками и
выпивали по маленькой; на полу, застеленном газетами, стояла бутылка,
лежал батон хлеба, три огурца и несколько плавленых сырков; женщина в робе
смывала старые обои; мы стали обществом, где работают только женщины,
подумал Костенко, пока еще работают; скоро, видно, и они отучатся;
"Красный молот, красный серп - это наш любимый герб, хочешь жни, а хочешь
куй, все одно получишь х..."; сколь за этот стишок давали Сорокины?
Кажется, восемь лет каторги; что ж, за правду надо платить...
а я люстра, краешек рояля и стол. Во второй комнате просматривался угол
тахты; на ней - ноги мужчины; на туфлях золотая пряжечка; такие же
замшевые туфли были на Хренкове в тот день, когда он подошел к Костенко у
библиотеки.
из кулинарии; ай да Либачев-младший, что за память, а?! Мой пациент обожал
студень, ай да лапочка...
кармана фотографию Сорокина. - На тахте лежит этот человек. Я сейчас
вернусь...
прикуривать; огонек зажигалки вечером подобен далекому выстрелу: слышать -
не слышно, но опытный глаз сразу же с н и м е т слежку.