Глава пятая. ПО МЕРТВЕЦУ И МОГИЛА
или, вернее сказать, небывалый переполох. Нам очень грустно, но мы не можем
скрыть тот факт, что слова - бывший каторжник заставили почти всех
отвернуться от него. В течение каких-нибудь двух часов все добро, сделанное
им, было забыто, и он стал только каторжником. Правда, подробности
происшествия в Аррасе еще не были известны. Целый день в городе слышались
разговоры:
мэр. - Как! Господин Мадлен? - Да. - Неужели? - Его и звали-то не Мадлен, у
него какое-то жуткое имя - не то Бежан, не то Божан, не то Бужан...-Ах, боже
мой! - Его посадили. - Посадили! - В тюрьму, в городскую тюрьму, покамест
его не переведут. - Покамест не переведут! Так его переведут? Куда же это? -
Его еще будут судить в суде присяжных за грабеж на большой дорога
совершенный им в былые годы. - Ну вот! Так я и знала! Слишком уж он был
добрый, слишком хороший, до приторности. Отказался от ордена и раздавал
деньги всем маленьким озорникам, которые попадались ему на дороге. Мне
всегда казалось, что тут дело нечисто.
измерить всю глубину которого почти невозможно:
Только три-четыре человека во всем городе остались верны его памяти. Старуха
привратница, которая служила у него в доме, относилась к их числу.
еще не оправившись от испуга и погруженная в печальные размышления. Фабрика
была закрыта с самого утра, ворота на задоре, улица пустынна. Во всем доме
не было никого, кроме двух монахинь - сестры Перепетуи и сестры Симплиции,
бодрствовавших у тела Фантины.
добрая старушка машинально поднялась с места, достала из ящика ключ от
комнаты г-на Мадлена и подсвечник, который он всегда брал с собой,
поднимаясь по лестнице к себе наверх, повесила ключ на гвоздик, откуда он
снимал его обычно, и поставила подсвечник рядом, словно ожидая хозяина.
Потом она опять села на стул и погрузилась в свои мысли. Славная старушка
проделала это совершенно бессознательно.
воскликнула:
рука, взяла ключ и подсвечник и зажгла восковую свечу от сальной, горевшей
на столе.
чтобы у нее не вырвался крик.
нее "захолонуло", как выразилась она, рассказывая впоследствии об этом
приключении.
думала, что вы...
началу. Жан Вальжан все еще оставался для нее господином мэром.
решетке окна, спрыгнул с крыши, и вот я здесь. Сейчас я поднимусь к себе
наверх, а вы пришлите ко мне сестру Симплицию. Она, наверное, сидит у тела
бедной женщины.
его безопасности лучше, чем он сам.
во двор, не открывая ворот. У него всегда был при себе запасной ключ от
калитки, но ведь при обыске у него должны были отобрать ключ. Это
обстоятельство так и осталось невыясненным.
ступеньке, бесшумно открыл дверь, нащупал в темноте и закрыл окно и ставень,
затем воротится за свечой и снова вошел в комнату.
улицу, и на него могли обратить внимание.
которую не раскрывал уже трое суток. Нигде не было никаких следов беспорядка
позапрошлой ночи. Привратница "прибралась в комнате", но, на этот раз,
аккуратно разложила на столе вынутые из золы два железных наконечника его
палки и монету в сорок су, почерневшую от огня.
моей палки и украденная у Малыша Жерве монета в сорок су, о которой я
говорил в суде присяжных", потом переложил на этот листок серебряную монету
и два куска железа так, чтобы они сразу бросились в глаза каждому, кто вошел
бы в комнату. Он вынул из шкафа старую рубаху и разорвал ее. Получилось
несколько кусков полотна - в них он завернул серебряные подсвечники. Кстати
сказать, в нем не было заметно ни торопливости, ни волнения; заворачивая
подсвечники епископа, он жевал кусок черного хлеба. Возможно, что это была
тюремная порция, захваченная им при побеге.
обыске, произведенном несколько позже.
Жестокие удары судьбы обладают той особенностью, что до какой бы степени
совершенства или черствости мы ни дошли, они извлекают из глубины нашего "я"
человеческую природу и заставляют ее показаться на свет. Потрясения этого
дня снова превратили монахиню в женщину. Она проплакала весь день и теперь
вся дрожала.
записку.
мельком взглянула на него
оставляю здесь. Покорно прошу оплатить судебные издержки по моему делу и
похоронить умершую сегодня женщину. Остальное - бедным".
бессвязных звуков. Наконец ей удалось выговорить:
страдалицу?
комнате, а это потревожило бы ее покой.
шум. Послышался топот ног на ступеньках и голос старухи привратницы, громко
и пронзительно кричавшей:
не входила ни одна душа, а я ведь ни на минуту не отлучалась от дверей!
правый угол. Жан Вальжан задул восковую свечу и стал в этот угол.
привратницы.
глубокое преклонение перед всякой властью. Он был цельной натурой и не
допускал для себя ни возражений, ни ограничений. И, разумеется, духовная
власть стояла для него превыше всякой другой: он был набожен, соблюдал
обряды и был так же педантичен в этом отношении, как и во всех остальных. В
его глазах священник был духом, не знающим заблуждения, монахиня -
существом, не ведающим греха. То были души, жившие за глухой оградой, и
единственная дверь ее открывалась лишь затем, чтобы пропустить в наш грешный
мир истину.
властно толкавшее его в противоположную сторону. Следующим его побуждением
было - остаться и по крайней мере осмелиться задать вопрос.
жизни. Жавер знал об этом и именно по этой причине особенно преклонялся
перед ней.